– Алеена, ты только держись, я рядом.
Пальцы Мари с неожиданной силой сжались на моем локте, заставив
бокал с шампанским дрогнуть, и несколько капель пролились на
светлое платье. Подруга прилипла к моему боку, невнятно шипя в ухо,
а пожилые супруги Джайсы, с которыми я мило общалась, укоризненно
покачали головами и тактично отошли.
– Что? – недовольно покосилась я на приятельницу, движением
бровей намекая, что она не очень вовремя. Эти двое довольно
приятных старичков уже почти согласны были купить моего «Махаона».
Должна заметить, за достаточно высокую цену. А учитывая, что это
мой первый вернисаж и совесть пока не позволяет мне называть себя
раскрученным художником, таких потенциальных клиентов было глупо
терять из-за какой-то ерунды.
– Ничего. Просто стой, где стоишь, и продолжай улыбаться.
Сегодня, черт возьми, твой день, и у этого козла нет никакого права
снова появляться и все портить…
Она еще что-то продолжала раздраженно шептать, а я уже
обернулась, ища взглядом причину ее недовольства.
И тут же пожалела об этом.
Томас стоял в каком-то десятке шагов от меня, с легкой улыбкой
разглядывая одно из моих полотен. Зрение вдруг смазалось, став
каким-то тоннельным. Окружающие лица и звуки будто стерлись,
растеклись, оставив одного его: высокого, ошеломляюще красивого,
безупречного. Именно таким я хранила в памяти его образ.
Вот только он был не один.
Рядом стояла невысокая привлекательная брюнетка в черном
блестящем платье. Ладонь Томаса лежала на ее пояснице в столь
знакомом мне оберегающем жесте чуткого собственника, имеющего
привычку не выпускать из виду то, чем дорожит. И от вида
аккуратного, но абсолютно отчетливо округленного живота его
спутницы, который не мог скрыть элегантный наряд, мне стало нечем
дышать.
Господи, нет!
Я не могу видеть то, чего не должно быть в принципе. Чего не
было у меня. В чем было отказано.
«Никаких чертовых детей, Алеена!» – зазвучал в голове когда-то
такой любимый голос, в котором не было ни раздражения, ни явного
давления, только безразличие. Так мой муж всегда давал понять: его
решение уже принято и нет никаких доводов в мире, способных
сдвинуть его с занятой позиции. Ни единого прецедента за все пять
лет нашего идеального брака. Томас сказал – так тому и быть.
«Мне не нужен ребенок. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем.
Совсем. Пойми. То, что есть у нас сейчас, не просто устраивает меня
полностью – это единственное, чего я вообще желаю в этой жизни.
Желаю тебя, вот такой, как сейчас, – совершенство, принадлежащее
лишь мне и сосредоточенное исключительно на мне, точно так же, как
я на тебе. Ребенок – это нечто лишнее, ненужное. И к тому же он
испортит твою безупречность».
Я моргнула, ощущая резь в глазах и сглатывая спазм в горле,
стараясь прогнать еще сотни отвратительных слов, что услышала от
него тогда. О том, что он всегда мне четко и безапелляционно
говорил о своем нежелании «размножаться, как бездумные животные». О
том, что дети – разрушители брака. О том, что его едва не
выворачивает при взгляде на беременных жен друзей, «этих оплывших,
брюхатых коров», которые позволили себя «изуродовать» в угоду
желанию их эгоистов мужей плодиться, подобно тупым овцам.
«Ты моя, Алеена, – обнимая меня и целуя в висок, бормотал он, и
впервые с момента нашей встречи в кольце его рук я чувствовала себя
не под надежной защитой любимого мужчины, а точно в ледяной
проруби. – Ты только моя, а я только твой. Ничему не позволено
портить этой гармонии, этого ценнейшего баланса. Кроме этого не
забывай, что половина ДНК в этом… зародыше принадлежит мне, а
значит, и право оставлять его или нет тоже наполовину мое. И я
категорически против сейчас и категорически против буду всегда.
Все, что мне нужно, – это ты, моя безупречность, и та жизнь, что у
нас есть».
