Лежа на лестничной площадке, я
истекала кровью и думала о том, как несправедливо и обидно будет
погибнуть вот так. Сквозь дымку во взгляде увидела склонившуюся
надо мной тень, а в следующую секунду чья-то огромная ручища
схватила меня за шиворот и дёрнула вверх.
— Эй, живая? —
послышался грубый, хриплый голос.
Было трудно сформулировать
чёткий ответ, и я даже не стала пытаться. Лишь невнятно замычала и
обмякла в его руках.
— Я об этом пожалею, — проворчал
мужик, и последнее, что я увидела перед тем, как отрубиться, –
огромную, страшную кобру на его предплечье.
***
Он вернётся через десять лет,
чтобы отомстить ей за предательство… Чтобы показать ей, как это
больно, когда с тебя заживо сдирают кожу и бросают в огонь
корчиться в муках.
Он вернётся, чтобы уничтожить
её, стереть в своей груди последние следы той ядовитой
любви.
Но, увидев её, счастливую,
замужнюю, с сияющей улыбкой, поймёт, что любовь мутировала в
одержимость и теперь её не вырвать из сердца.
ГЛАВА 1
2010 год
— Эээ, девка! Вставай! Ну! Подъём!
Чего разлеглась тут? Тут, между прочим, нормальные люди отдыхать
собираются, а она свои тряпки развесила, млять, — какая-то баба
тормошила меня за плечо и часто дышала в лицо как минимум
трёхдневным перегаром. К нему добавился запах немытого тела и
грязной одежды. Опять бомжи пожаловали.
Я открыла один глаз, поморщилась,
увидев перед собой какую-то тётку неопределённого возраста.
Неопределённого – это из-за фингала под левым глазом и пропитой,
опухшей хари. Ей могло быть как шестьдесят, так и тридцать пять.
Хрен поймёшь.
Хотела сказать алкашке, что ей тоже
не мешало бы развесить свои тряпки, предварительно их простирнув,
как делаю это я у городской колонки. Но, видать, у тетки были
другие планы. У неё и двух её дружков, что стояли чуть поодаль и
пялились на меня, аки голодные львы. Ну как львы… Скорее, облезлые
помоечные кошаки. Но даже так назвать их не поворачивается язык.
Кошаки поприятнее будут. Даже плешивые и блохастые.
Натянув на голый зад плед, я
вздохнула и села. Трое против одной – не потяну. Хоть они пропитые
и еле передвигают ногами, а все же возьмут численностью. Надо
сваливать. У нас на улице так: кто сильнее, тот и победил. Вчера
победила я, выгнав из самой приличной комнаты заброшки какого-то
наркошу. Сегодня победили бомжи. Всё нормально. Жаль только, не
выспалась.
— А-ну, отвернули рожи! — рявкнула я
на мужичков-боровичков, продолжая натягивать на себя плед и
одновременно пытаясь дотянуться до джинсов на веревке. Один,
обиженно поджав свои губы в болячках, отвернулся, второй же
продолжил пялиться с наглой ухмылочкой Казановы.
Быстро натянув на себя ещё сырое
шмотьё, собрала свои скромные пожитки и была-таки изгнана из
ночлежки. Что ж, вечерком найду себе что-нибудь поуютнее.
Наверное.
На рынке, где я обычно завтракала,
уже набралось народу битком. Отлично. В толпе проще свалить.
Протянув руку к корзине с
ярко-красными яблоками, незаметно дёрнула парочку и сунула их в
свою потрёпанную сумку, висящую на бедре. То же проделала и с
пирожком у беляшной – стащила его прямо с одноразовой тарелки
какого-то зеваки. Что ж, завтрак сегодня роскошный.
Завернув за угол, залезла в старую
ракету, оставшуюся от бывшей площадки для детей. Здесь мы с
Мартышкой не раз прятались от взбесившихся торгашей. Тут же ели,
иногда спали, курили. Благо моя худосочная комплекция позволяла. А
Мартышка и вовсе малявка, ей и в крысиную нору не проблема
протиснуться.
— Привет, — тут же её и нашла.
Мартышка, она же Анька, спала в ржавой ракете, свернувшись клубком.
— Ты здесь ночевала?
— Ага, — зевнула чумазая и, откинув
грязный, оборванный кусок одеяла, явно с мусорки, с интересом
заглянула в мою сумку, откуда я выуживала еду. — Ого, ты уже
пожрать нашла? — протянула с завистью.
