Небо затянуло свинцовыми тучами, и
послышались первые раскаты грома.
– Обожаю, – мелькнуло в
голове, и я продолжила заворожённо смотреть в окно, ожидая, когда
наконец-то грянет ливень.
На улице, должно быть, было душно,
но сейчас поднялся сильный ветер, который гнул деревья чуть ли не в
половину высоты. Если бы я оказалась там после карцера, меня вполне
могло бы унести. Вот был бы подарок.
– Скорее бы. Соскучилась по
Мотьке.
– Привет, малыш, – услышала за
спиной и слегка вздрогнула от неожиданности, с досадой поняв, что
посмотреть на дождь не получится.
Он подошёл сзади и обнял меня за
талию, положив подбородок на голову, постоял так какое-то время, а
потом развернул к себе.
– Поговори со мной, – сказал в уже,
должно быть, миллионный раз, но я всё так же упорно молчала, –
скажи хоть слово, чёрт возьми!
Я смотрела на его белоснежную
рубашку, разглядывая красивую перламутровую пуговицу, и вела
внутренний монолог на отвлечённые темы. Совершенно неинтересно
было, что он скажет дальше. Он всегда говорил одно и то же: сначала
умолял заговорить с ним, потом просил, потом начал злиться и
отправлять в подвал, в клетушку два на два метра, «подумать над
своим поведением». Пару раз даже ударил, правда, потом долго
раскаивался, и я не видела Мотьку целый месяц.
Пуговица запрыгала перед глазами,
значит, он уже трясёт меня за плечи. Ещё пара дней – и я смогу
вздохнуть свободно. Не буквально, конечно, вентиляция там так себе,
но хотя бы его нет. Чёрный хлеб и вода – весь рацион, которым я
охотно делюсь со своей подружкой, маленькой серой мышкой, у которой
на шее ниточка от моего платья – ошейник такой. Ей не мешает, зато
я всегда знаю, что Мотька – это Мотька, а не какая-то приблудная
мышь, до которой мне нет никакого дела. Хотя, подозреваю, других
там и не водится. Эти охранники их ненавидят, моя оказалась самая
сообразительная и не выходит из карцера, пока я там, а значит, и
они за дверью.
Картинка смазалась, оттого что моё
тело пришло в движение. Ну здорово, сейчас он будет делать вид, что
процесс доставляет удовольствие нам обоим.
– Дождь всё-таки начался.
Отлично, с этого ракурса мне даже видно окно. Обожаю, когда идёт
дождь. Уже забыла, какой он на ощупь.
Из этого дома я не выходила пару
лет. Из этой комнаты хожу только в карцер. На окнах массивные
решётки, хотя хватило бы и одного гвоздя, и я уже не смогла бы с
ними справиться: никогда не отличалась ни хорошей физической
подготовкой, ни силой, ни даже ростом. Если я вдруг сигану с
третьего этажа, на котором нахожусь, то лететь вниз будет дольше,
чем нормальному человеку, учитывая мои метр с кепкой.
Впрочем, это всё равно лучше чем то,
что было до этого: даже вспоминать не хочется. Может, в другой раз,
а то это мазохизм какой-то: думать о том, как тебя насиловали
раньше, когда насилуют в настоящий момент.
– Этот хотя бы один.
– Ты мелкая, жестокая сука, – выдал
он, ложась рядом, – я всё для тебя делаю, дрянь неблагодарная. И
чем ты мне платишь?
– Не брыкаюсь.
– Правильно, ничем. Вот тут и в
самом деле молчание – знак согласия.
– Молчание – золото. И ещё куча
других банальностей.
– Одевайся.
Я поднялась и неторопливо оделась:
не люблю делать резкие движения. Да и спешить мне некуда, когда я
ему надоем, а это когда-нибудь произойдёт, там, где я окажусь, вряд
ли будет лучше. Похоже, на этот раз его терпение лопнуло ещё
быстрее, что не сулит мне ничего хорошего.
– Если бы ты заговорила, всё было бы
совсем иначе. Мы бы жили как нормальные люди. Подумай над этим.
Поднялся и проводил меня до двери,
выставив вон, где с обратной стороны уже поджидал охранник.
– Пойдём, – сказал тихо, указав
направление, которое и так было знакомо слишком хорошо. Мне
нравилось ходить в карцер именно с ним: сложилось впечатление, что
ему единственному из всех не доставляла такая работа никакого
удовольствия. Остальным, похоже, было совершенно безразлично, что
тут происходит и почему молодую девушку кто-то держит взаперти уже
не один год. А ещё он всегда держал хлеб, пока я его не заберу, и
не клал на пол в щель между бетонным полом и дверью, как это делали
другие. Без песка и мусора было всё же вкуснее.
