Город у её ног был похож на россыпь нейронных связей на чёрном бархате операционного стола. Он жил, дышал, пульсировал миллионами бессмысленных жизней, но отсюда, с высоты сто сорок восьмого этажа, он казался лишь покорённой, препарированной картой. Воздух в пентхаусе был настолько стерилен, что в нём, казалось, умирали даже звуки. Тишину не нарушал ни гул города за армированным стеклом, ни тиканье часов. Время здесь подчинялось только ей. Единственным условно живым объектом была белоснежная орхидея-фаленопсис, чьи восковые, идеальные лепестки выглядели так, словно их отлили из пластика в лаборатории. Она ненавидела живые цветы. Этот был подарком, который она оставила как напоминание о том, что даже жизнь можно заставить выглядеть как совершенный, неживой механизм.
Она стояла спиной к мёртвому цветку, лицом к покорённому городу. В тонких пальцах – ледяная гладь планшета. На экране – почти вертикальная зелёная линия, пронзившая потолок биржевых торгов. График её империи. Ниже, в новостной ленте, сухая строка: «Конгломерат «Феникс» инициировал процедуру банкротства после враждебного поглощения. Председатель совета директоров Константин Вольф госпитализирован с сердечным приступом».
Она пролистала новость, не читая. Она знала каждое слово, потому что сама написала этот сценарий. На её лице не отразилось ничего. Ни радости, ни триумфа. Лишь тень удовлетворения хирурга, успешно завершившего сложную ампутацию. Она закрыла окно торгов.
Её палец скользнул по экрану, открывая защищённую, многоуровнево зашифрованную папку. «Актив К-17». Внутри – анатомия уничтоженной души. Личная переписка Константина с его сыном-наркоманом. Аудиозаписи его панических разговоров с лечащим врачом его жены, умиравшей от рака поджелудочной. Финансовые отчёты, показывающие, сколько он тратил на её бесполезное лечение, выводя средства из компании. Она не взламывала его. Она просто слушала, когда он, её бывший учитель и любовник, плакал у неё на плече несколько месяцев назад, и запоминала каждое слово, каждую уязвимость. А потом методично, шаг за шагом, сливала эту информацию нужным людям, как вводила медленный, разъедающий яд в кровеносную систему его жизни. Она не просто забрала его бизнес. Она отняла у него достоинство, семью и, наконец, здоровье.
Она посмотрела на его фотографию в досье. Мужчина, который научил её всему, теперь выглядел развалиной. Она не почувствовала укола вины. Она почувствовала лишь подтверждение своего главного принципа: любая привязанность – это брешь в броне. Она занесла папку в архив и пометила её двумя словами: «Актив списан».
Она отложила планшет и налила в тонкий стакан ледяной воды из встроенного в стену диспенсера. Алкоголь был слабостью. Он затуманивал суждения. Она подошла к зеркальной стене, в которой отражалась она и огни ночного города за её спиной. Безупречный костюм. Идеально уложенные волосы. Лицо, над которым работали лучшие косметологи, но которое стало холодным и симметричным, как маска греческой богини мести. Она посмотрела в свои же глаза – глаза, в которых не было ничего, кроме отражения.
– Любовь – это уязвимость, – прошептал её голос, слишком тихий для этой мёртвой комнаты. – Семья – это обязательство.
Она замолчала. В глубине памяти, как короткое замыкание, вспыхнул образ. Белый потолок. Запах медикаментов. Холодный инструмент внутри её тела. Решение, принятое двадцать лет назад. Быстрое, чистое, деловое.
Дети, – закончила она мысль уже внутри себя, – нерентабельный проект.
И в этот самый миг оглушительной тишины зазвонил телефон. Не её рабочий смартфон, не защищённая линия. Старый, почти забытый номер, оставленный для экстренной связи с одним-единственным учреждением. Она замерла, и эта секундная неподвижность была единственной трещиной в её безупречном самообладании. Она взяла трубку.