Хотя с окончания последнего польского и шведского нахождения прошло уже несколько лет, окрестности стольного града все еще лежали в запустении. Впрочем, молодого боярского сына Матвея в этот яркий весенний день, в самом конце весны, радовало все. И копошившиеся где-то обочь дороги селяне, и попадающиеся навстречу верховые, обдающие путника разлетающимися из-под копыт комьями грязи, и зеленеющая трава, и цветы, усыпающие пригорки.
Дорога пошла под уклон, спускаясь к реке, и вскоре появились признаки приближения большого города – путники стали попадаться чаще, то тут, то там вставали изгороди слобод.
Издалека, на самых дальних подъездах к городу, ярким пятном возникла стена Белого города. Над нею золотились купола церквей, виднелись башенки и стреленки боярских хором. После двух недавних погромов город отстроился заново, повсюду пестрели новые избы, терема с яркими крышами и резными коньками, устремленными к небу. На реке кипела жизнь: бабы стирали белье, от причалов отплывали небольшие суда – под парусами, на веслах или вовсе тягаемые идущими по берегу людьми; изгороди сплетались в единую сеть улочек и проулков, устремляющихся дальше, к сердцу города – Кремнику, столь много перенесшему в минувшее десятилетие.
Навстречу Матвею попался десяток стрельцов, бодро шагавших под звонкую песню. Запевала вытягивал какой-то сложный напев в одиночку, зато в радостный и бойкий припев вступали все его спутники. Увидев Матвея, стрельцы проводили его взглядом, на миг прервав песню, – и тут же зашагали дальше.
За рогатками, преградившими главную дорогу – тут двое ратников оглядели Матвея, не отрываясь от столбов ограды, и лениво махнули ему: «Проезжай», – начался сам город. Матвей, выросший в деревне, больших городов раньше не видел и все дивился тесноте, в которой люди живут.
– Скажи, – обратился он к подпирающему спиной деревянную будку сторожу в кафтане городской стражи, – как найти дом боярина Шеина?
– Михал Борисыча? – оживился тот. – Да вот на Кремник ступай, там в крайней улице спросишь, тебе любой покажет.
За нехваткой зданий для приказов – старые выгорели после многочисленных пожаров, а новые никак не доходили руки построить – бояре, возглавлявшие приказы, принимали посетителей и решали дела прямо у себя в хоромах. Михаил Шеин, о котором в семье Матвея всегда говорили с благоговением, недавно возглавил Сыскной приказ, занимавшийся, как говорилось в царской грамоте, «дознанием, дабы сильные слабых не утесняли», – и посетителей, а главное, челобитчиков тут было множество.
В дом вело резное крыльцо, укрытое островерхой крышей, и навесной переход, окружавший весь дом по второму ярусу. На него выходили двери, то и дело открывавшиеся и пропускавшие людей то туда, то сюда.
Смутившись такого множества народу, Матвей замер у двери.
– Тебе кого? – спросила выбежавшая дворовая девка.
– Мне воеводу Михаила Борисовича, – отвечал Матвей, обрадованный хоть какому-то вниманию.
– Всем воеводу, – со знанием дела протянула она. – Ты кем будешь?
– Да мой отец с Михаилом Борисовичем вместе еще в Смоленске служили, – начал Матвей.
Девка решительно тряхнула головой:
– Пошли, проведу тебя черным ходом.
Оставив коня привязанным у ворот, Матвей следом за своей провожатой устремился вглубь двора. Девушка ловко виляла по переходам между постройками, ведя его все дальше, потом они шли по полутемной лестнице, как вдруг в глаза Матвею ударил свет, и он увидел перед собой дверь в светелку, распахнутую коренастым человеком с окладистой бородой, в легком опашне, отороченном мехом, статным, с увесистыми кулаками и глубоко посаженными глазами.
