Постоялый двор Дьяконовых конфискован в 1931..1902 – Государь Император, согласно с заключением Комитета о службе чинов гражданского ведомства и о наградах Всемилостивейше соизволил 14 апреля 1902 года, ко дню св. Пасхи, пожаловать за заслуги по духовному ведомству медалью с надписью «за усердие», для ношения на груди, серебряной на Аннинской ленте, старосту церкви села Березова, Спасского уезда, мещанина Ивана Дьяконова (1902, №12). 1900 – Разрешено причту и церковному старосте села Березова, Спасского уезда приобрести для церкви новый колокол в 145 пудов на пожертвованные церковным старостой мещанином Иваном Дьяконовым и прихожанами средства
Глава 1. Касимовский тракт
1853 год
Семён Дьяконов проснулся от того, что кто-то грубо тряс его за плечо.
– Подъем, червяк! – над ним стоял приказчик барина с хлыстом в руке. – Обоз в Касимов через час трогается.
Морозное утро кусало за щеки, когда Семён запрягал свою тройку. Лошади, покрытые инеем, фыркали в предрассветной тьме. Жена Акулина, завернутая в тулуп поверх ночной рубахи, сунула ему в руки узелок:
– Хлеб с тмином, да сальце… Да смотри, Сёма, не балуй с ямщиками-то!
– Да я ведь… – начал было он, но обоз уже трогался.
Касимовский тракт в тот день был особенно тяжел. Колеса увязали в грязи по ступицу. На подъёме у Перевлеса лошади Семёна встали – жилы на шеях натянулись как канаты.
– Бросай возину! – орал купец Першин, вылезая из кибитки.
Семён, не отвечая, подкладывал под колёса хворост. В голове крутились цифры: тридцать вёрст до Касимова, два рубля за рейс, пять копеек штрафа за опоздание…
Когда обоз наконец выбрался на твердь, купец, проезжая мимо, бросил:
– Ну и упрямец!
Семён только сплюнул. Он не знал, что в этот самый момент в Берёзове его жена Акулина, дочь овчинника Коптева, стояла на коленях перед повитухой, крича от схваток.
Глава 2. Исповедь
1874 год
– Иван Семёнов Дьяконов, мещанин города Спасска, двадцати пяти лет…
Священник отец Герасим медленно водил пером по исповедальной книге. Перед ним стоял крепкий парень в синем кафтане – совсем не похожий на того тщедушного мальчишку, что когда-то прислуживал в алтаре.
– Когда последний раз исповедовался?
– В прошлом году, батюшка.
За окном церковной сторожки кричали грачи. Иван сглотнул – он не сказал, что тогда, после исповеди, сразу поехал в тобольскую ссылку к брату Терентию. Не сказал, как передал тому серебряный рубль, спрятанный в каравае.
– В чём каешься?
Иван опустил глаза:
– Торговал в пост… Зло слово матери сказал…
Он не стал рассказывать, как месяц назад в Спасске подписывал бумаги о переходе в мещанство. Как дрожали его руки, когда он выводил: «В уважение хозяйственного благополучия и добропорядочности…»
Когда Иван вышел из церкви, солнце слепило глаза. На паперти его ждал отец – Семён, уже седой, с выцветшими от дорожной пыли глазами.
– Ну что, мещанин? – хрипло усмехнулся он.
Иван молча достал из кармана новенькое свидетельство. На печати ещё блестел сургуч.
– Теперь ты уж не ямщиков сын, – продолжал Семён, – а человек с положением.
В этот момент с колокольни ударили к вечерне. Звон разносился над Берёзовом, над только что вспаханными полями, над Касимовским трактом, где когда-то Семён вытаскивал свою телегу из грязи.
Глава 3. Крестовая
Тобольск, январь 1873 года
Иван шагал по обледеневшей улице, прижимая к груди каравай, внутри которого звенел серебряный рубль. Ветер с Иртыша резал лицо колючей снежной крупой. Навстречу шли каторжники в серых шинелях – звенели кандалами, пели похабную песню про тобольскую губернаторшу.
