Зима в тот год не желала отпускать свои владения. Иней густыми хрустальными гирляндами свисал с ветвей вековых елей, обрамлявших подъездную аллею. В большом кабинете, пропитанном ароматом старой кожи книг и дорогого сигарного табака, стояла тишина, основательная и глубокая, как в неприступной крепости. Здесь время текло иначе – неспешно, величаво, – чем в лихорадочном, тревожном Петрограде.
Князь Николай Константинович Патулидис стоял у массивного дубового стола, ладонь его лежала на развернутой карте Кавказского фронта. На стене рядом висел портрет его в молодости – бравый офицер в форме Кавказского корпуса времен Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. На его мундире поблескивали ордена: святого Владимира с мечами, святого Станислава и турецкая медаль «За храбрость», полученная за штурм Карса. Эти награды ему лично вручал император Александр II, называя «храбрейшим из моих греческих орлов».
За его спиной, в роскошных золоченых рамах, молчаливые предки смотрели со стен. Среди них особенно выделялся портрет его деда – Харлампия Патулидиса, известного трапезундского промышленника, который в 1828 году перебрался в Россию с семьей и капиталом. За поставки для русской армии во время очередной войны с турками он получил дворянский статус и земли под Петроградом. Его сын – отец Николая Константиновича – уже родился русским дворянином, дослужился до генерала, и сам император Николай I пожаловал ему княжеский титул за верную службу.
Николай Константинович был прямым продолжателем этой традиции – русский офицер до мозга костей, но в жилах его текла горячая кровь понтийских греков. Он был высок, прям и подтянут, будто все еще носил военный мундир, хотя и оставил службу. Серебро на висках лишь добавляло его властному, с орлиным профилем лицу величия и неугасшей силы.
Его взгляд на мгновение задержался на миниатюрном портрете на камине – прекрасной женщины с грустными глазами. София. Его жена, умершая от воспаления легких много лет назад, когда мальчики были еще маленькими. Он один воспитал сыновей – Николая и Константина, вложив в них все, что мог.
В дверь постучали. Троекратно, четко.
– Войди, Николай.
В кабинет вошел его старший сын, поручик Николай Николаевич. Молодой князь унаследовал от отца стать, высокий рост и жгучие темные глаза, но во взгляде его читалось не отеческое железное спокойствие, а смятение, жажда чего-то, что он и сам не мог до конца определить.
– Садись, – коротко бросил старый князь, указывая на кресло у камина. Сам он остался стоять, глядя на сына испытующе. – Твоя мать… – он запнулся, на мгновение бросив взгляд на портрет, – она бы гордилась тобой. Но объясни мне: ты просился на фронт, но не на Германский, а на Кавказский. В чем причина этой прихоти?
– Это не прихоть, отец, – тихо, но твердо начал молодой князь. – Война с турками… она другая. Это не окопная бойня, это…
– Война есть война, – отрезал отец. – Гибнут одинаково. И карьеру делают не на периферийных фронтах. Твое место в Гвардии, при штабе. Здесь решается судьба империи.
– А там решается судьба нашего народа! – неожиданно горячо вырвалось у молодого человека.
Николай Константинович нахмурился, его густые брови сдвинулись. – Какого именно «нашего» народа? Мы – русские дворяне, слуги Его Императорского Величества. Наши предки верой и правдой служили России. И твой долг —
– Наши предки были князьями Трапезунда! – перебил его сын, впервые в жизни осмелившись на такое. – Мы не просто «греческого происхождения». Наша фамилия, Патулидис… Отец, ты сам рассказывал мне истории о Понте. И теперь османы вновь уничтожают там все греческое! Об этом пишут все газеты!
