Воздух в зале был густым и сладким, как прокисший сироп. От него слезились глаза и закладывало уши, а каждый вздох приходилось вытаскивать из легких с усилием, будто из плотной, вязкой патоки. Аромат тысяч белых роз, заказанных матерью с маниакальной щепетильностью, смешивался с тяжелыми нотами дорогих духов гостей и пресным запахом крахмала от её подвенечного платья. Это платье – пудовое сооружение из кружева, шелка и кристаллов Сваровски – казалось, впилось в её кожу стальными иглами корсета, оставляя на теле красные, злые отметины. Физическое напоминание о том, в какой клетке она оказалась.
Яна стояла у алтаря, сжимая в влажных ладонях букет из тех самых идеальных, бездушных роз. Её пальцы онемели, а улыбка, застывшая на лице, отзывалась тупой болью в скулах. Она была куклой. «Beautiful doll», – как сказала мать, с довольной улыбкой оглядывая её перед выходом в зал. Куклой, которую нарядили, причесали, подвели глаза и теперь вели к заслуженному финалу – под венец с человеком, при виде которого сводило желудок.
Артем стоял рядом, прямой и надменный в своём смокинге. Он бросил на неё быстрый, оценивающий взгляд, полный собственнического удовлетворения. Сквозь фату его лицо казалось размытым, нереальным, как изображение на старом, испорченном фотоснимке. Он что-то говорил ей, шептал сквозь усмешку: «Ну, скоро всё закончится, потерпи немного». Его слова долетали до неё сквозь вату, которой, казалось, было набито у неё в голове. Скоро. Всё закончится. Самая страшная ложь из всех возможных. Ничего не закончится. Это только начнётся. Начнётся жизнь по расписанию, улыбки для фотографов, холодные прикосновения в постели и вечный, невысказанный вопрос в глазах: «И это всё?».
Священник, чьё лицо расплывалось в добродушном умилении, произнёс заветные слова, обращённые к ней. Слова, которые должны были перечеркнуть её прошлое и начертить единственно верное будущее.
– Обещаешься ли ты, Яна, любить его, утешать его, почитать его и хранить ему верность до скончания дней ваших?
Гробовая тишина, повисшая в зале, была громче любого грома. Она чувствовала на себе сотни взглядов. Взгляд отца – усталый и отстранённый. Взгляды подруг – завистливые и любопытные. И взгляд матери. Пронзительный, острый, как лезвие. В нём было всё: ожидание, торжество, железная воля и безоговорочный приказ. Это был взгляд полководца, наблюдающего за триумфом своей самой грандиозной стратегии. Дочери обеспечена блестящая партия, семья – полезные связи, социальный статус – незыблемость. Всё сходилось в идеальную, безупречную картинку.
Яна открыла рот. Горло сжал спазм. Воздух кончился. Сейчас должен был прозвучать её голос, слабый и покорный. Слово «да». Крошечное, роковое слово. Всего две буквы. Но они казались ей тяжелее всего платья, тяжелее люстры, свисавшей с потолка, тяжелее всего груза ожиданий, давившего на её плечи годы.
И в этот миг, когда мир сузился до точки перед её глазами, её взгляд, отчаянно ищущий хоть каплю спасения, метнулся в сторону. Он скользнул по рядам приглашённых, по их безразличным, праздным лицам, и… остановился.
В дальнем углу зала, у самого выхода, прислонившись к косяку, стоял он. Тот самый мужчина. Владелец того самого ресторанчика. Он был одет не в смокинг, а в простые тёмные брюки и белую рубашку с расстёгнутым воротником, словно зашёл сюда на минутку, случайно. И он смотрел прямо на неё. Не на невесту. Не на картинку. А на неё. На Яну.
Время остановилось. Шум в ушах стих. Её сердце, замершее было в ожидании конца, сделало один сильный, оглушительный удар, отозвавшийся в каждом уголке её тела.
