Две недели назад мама сообщила, что у неё рак. Это было в субботу утром. Я, как обычно, сидел за компьютером в наушниках. Бабушка и сестра ещё спали. Она подошла ко мне. Я, как всегда, пытался слушать её одним ухом, а другим – музыку. Сначала говорила о бытовом, а потом просто взяла и сказала это. Без подводки. Без паузы. Как будто сообщает, что хлеб закончился.
– Руся, у меня рак горла. Мне остался год или два. В больницу я не лягу. Вон маму твоего папы тоже положили, вырезали всё горло – и что? Через полгода и сама всё. Никому не говорила, кроме тебя…
Вот так просто, без прелюдий и пояснений, я начал жить с мыслью, что человек, с которым я живу, и который выглядит абсолютно здоровым, умрёт через год или два. Зачем она это сказала? За что? Почему именно я должен нести это крест один? Почему я? Неужели она просто смирилась? Как вообще можно смириться с тем, что ты скоро умрёшь? Думает ли она об этом? Как можно жить, зная, что обречён? Я даже не знал, что она ходила в больницу. Не знаю, как она получила диагноз, какое было у неё лицо в этот момент. Интересно, плакала ли она или приняла это спокойно? Но как можно спокойно принять, что у тебя рак? Я боюсь даже представить её слёзы после похода в больницу. От одной этой мысли у меня ком в горле.
Она никому не сказала, кроме меня. Но собирается ли она говорить? А если нет? Теперь я просто живу с этим. Я понимаю, что она доверяет мне, любит меня. Но неужели она считает, что, сказав это только мне, она сделала мне дар душевной близости? Если любит – зачем взвалила на меня такую ношу?
Неужели думает, что так будет лучше? Разве не понимает, что чем дольше мы молчим, тем труднее будет потом? Или она вообще не собирается об этом говорить? За эти дни в её поведении не изменилось ничего. Даже о визите в больницу я узнал только после признания. Она была такой же, как всегда. И сейчас – ведёт себя так, будто ничего не произошло. Будто судьба не повернулась к ней спиной. Будто она не вот-вот превратится из живого, тёплого человека – в часть холодной земли. Что спасает её от страха? Как она каждую ночь засыпает, зная, что остался год, может, меньше? Как можно думать о чём-то, когда смерть – не абстракция за горизонтом, а вот она: зима, весна, лето, осень – и всё. Неужели этот цикл закончится, как её жизнь?
Моя мать – верующая. Она не ходит в церковь, но иконы стоят на подоконниках. Как и любая мать, пережившая девяностые, она привыкла обращаться к Богу в трудные моменты. Но может ли одна только вера отстранить от страха смерти? Неужели она подавляет инстинкт самосохранения? Говорят, быть атеистом – значит иметь мужество. Но мужество не в иронии и презрении к религии. Настоящее мужество – это перед бездной смерти смириться с тем, что дальше ничего не будет. Я не верю в подход атеистов. Все мы, оказавшись у края, уверуем. Неважно – в Бога, в другой мир, или в то, что всё это симуляция. Вера – это всё, что спасает от бессмысленного барахтанья в океане одиночества. Космического и человеческого. Вера в смысл, в любовь, в идеалы. Только она даёт мне возможность заснуть. Но неужели вера мамы настолько сильна, что даже сейчас даёт ей спокойствие?
Мама. Сколько всего в этом слове для меня. Я ни к кому не испытываю одновременно столько любви, презрения, жалости и сочувствия. Мама – самое амбивалентное, что у меня есть.
Самое тёплое воспоминание связано с ней, когда мне было тринадцать. Я лежал в психоневрологическом диспансере. С детства у меня были судороги – что-то вроде эпилепсии, как у Достоевского. К счастью, после четырёх лет они прошли. Но родители не хотели, чтобы я пошёл в армию, и мне приходилось регулярно ложиться в диспансер. Припадки прошли, но чтобы не снимали с учёта, нужно было врать: якобы у меня приступы агрессии и головные боли.
