Добромира.
– Гордей! – Кричу, едва переступив порог дома. – Я вернулась!
Ключи со звоном ложатся в ключницу на комоде.
Кардиган швыряю на пуф, быстро обследую первый этаж.
– Гордей? У меня… – заглядываю в гостиную, – важные новости… Где ты?
Тишина.
Хотя уверена, что муж дома – машина его во дворе стоит.
Поднимаюсь по лестнице вверх. Каблуки цокают по мраморным ступеням.
Дверь в кабинет мужа чуть приоткрыта. Оттуда доносятся приглушенные мужские голоса.
Прислушиваюсь.
– …ты понимаешь, Рус, что без наследника наш холдинг начнут рвать на части. И тогда всем будет плевать, что мы создали эту империю, – голос Гордея низкий и ровный, без единого эмоционального перепада. Вежливое презрение в каждой букве.
– Наследник? – Фыркает Руслан, друг и деловой партнёр мужа. – Стратегия корпорации – это беременность твоей жены?
– Увы, наши реалии таковы, что без ребёнка мы не в безопасности. Ни контроля, ни преференций. Двенадцать процентов акций хранятся в закрытом трасте и активируются только после рождения наследника. Без ребёнка траст останется «спящим», и мой дорогой братец может сместить меня через поглощение. Ещё и Белов не перестаёт под нас рыть.
– Но если родится ребёнок…
– Не «если», – отсекает Гордей. – Когда родится ребёнок, контрольный пакет акций будет у меня, совет директоров заткнётся, банк-партнёр подпишет новую кредитную линию. Всё встанет на свои места.
– Что-то мне подсказывает, что Добромира не в курсе твоих планов на ваше будущее.
– Ей нравится играть в любовь. Пусть играет. Пока это выгодно для меня, я позволяю.
Наши ночи, полные страсти. Слова, что обжигали кожу. Это игра? Меня тошнит от внезапного привкуса металла во рту, будто в глотку мне вливают плавленное железо.
Пальцы невольно впиваются в косяк – больно, так, что под ногтями ноет.
– А если влюбится окончательно?
– Тем лучше. Фасад продаёт. Инвесторы обожают сказки про идеальную семью.
Закрываю глаза. Сказка рассыпается в стеклянную крошку, режет веки изнутри.
– А если влюбишься сам?
Вглядываюсь в узкую щель на Гордея.
Он стоит спиной, его лица я не вижу. Зато отлично вижу, как напрягаются под чёрным шёлком рубашки стальные мышцы, словно всё его существо сейчас пытается отторгнуть саму мысль об этом.
– Исключено, – наконец выдавливает хрипло Гордей. – Бизнес не строится на соплях. Итак, у нас есть год. Через год мы выводим ребёнка в пресс-релиз, потом я фиксирую контрольный пакет. Добромира остаётся витриной столько, сколько понадобится. Потом – корпоративный совет, Лондонская биржа, глобальное расширение. Понял?
Руслан усмехается.
– Понял, – качает головой. – А с виду и не скажешь, что тебе похер. На людях вы прямо-таки голубки. Мирочку свою едва ли не облизываешь.
– Эта игра требует определённых жертв.
Глотаю воздух. Он не проходит в лёгкие, застревает где-то в горле вместе с комом слёз.
– Думаешь, надолго Добромиры хватит, когда она поймёт, что для тебя это игра?
– А не в её интересах что-то понимать. Я выплатил тридцать шесть миллионов долга её покойного отца. Спас репутацию её семьи. Теперь этот долг – мой крюк. Хочет свободу? Пускай платит.
Прижимаюсь лбом к тёплому дереву дверного косяка. На каждое слово мужа всё тело пробивает разрядом тока.
– Жёстко.
– Зато эффективно.
Улыбается?
По одной лишь интонации дорисовываю его лицо. Почти вижу этот тонкий, едва заметный изгиб его губ.
Заживо вскрывает меня и улыбается.
– Но ты же понимаешь, что после родов ей захочется больше. Женщины любви хотят.
– Пусть любит ребёнка. Этого будет достаточно. От неё мне нужны лишь фамилия и генетика. Чувства – это издержки. Запутают.
Слова влетают в меня свинцовыми пулями. Каждая из них застревает под кожей и выталкивает из моего тела остатки тепла.
