Прозвучал последний аккорд, и она медленно положила руки на
колени. В зале стояла тишина. Повернула голову и посмотрела в его
темноту. И тут он взорвался оглушительными аплодисментами, криками
«браво» и «брависсимо». На сцену полетели цветы. Много цветов.
Потом включили свет и ее коляску ловкие руки помощника подкатили к
авансцене. Она наклонила голову в благодарность за понимание ее
исполнения, за ее музыку. Овации все продолжались, люди подходили и
бросали цветы. Вынесли несколько больших корзин и поставили рядом.
Она еще раз склонила голову в благодарности.
- Вези меня в гостиницу, Миша! – Негромко сказала пианистка.
Мужчина повернул коляску и покатил за кулисы.
-Устала? – Мягко спросил он. - Может быть останешься на
банкет?
-Нет, дорогой. В гостиницу. - Утомленно ответила она.
Тот кивнул и, прихватив сумку своей хозяйки, медленно покатил
коляску к лифту, что спускался прямо в подземный гараж Большого
Концертного зала столицы. По рации приказал подъехать ко входу и
поднял легкое тело на руки. Водитель открыл дверь лимузина
представительского класса. Посадив на мягкое сидение молодую
женщину, поставил аккуратно ее ноги в «золотых» тапочках и оправил
длинное темно-синее бархатное платье.
- Нормально? –Поднял на нее глаза.
-Хорошо. Спасибо, тебе! – Тихо ответила она.
- Налить что выпить?
- Да. Немного шампанского.
Он кивнул и налил в бокал шипучего напитка. Закрыл плотно дверь
и сел на переднее сидение.
- Домой! - Сказал он на вопросительный взгляд шофера.
Щелкнули запоры в дверях машины, заурчал тихо мотор, и водитель
нажал на педаль.
И сразу раздался взрыв.
Автомобиль подкинуло вверх, вырвалось пламя, которое охватило
его целиком и полностью.
Погибли сразу все.
Она очнулась, как от толчка. Открыла глаза и увидела голубое
небо.
-Где я? Что случилось?
Мысли тревожно метались в голове. И она вспомнила. Вспомнила,
как гремели овации, летели цветы на авансцену, как Миша поднял на
руки и налил шампанское. А потом был взрыв, прямо под ее сидением.
Боль и темнота. Она вздрогнула и застонала.
- Я умерла? – Пришла жуткая мысль. - Умерла, но жива? Я же
чувствую, что жива.
Она ощупала свое тело. Боли не было. На ней все то же концертное
платье, колье и серьги. Только волосы рассыпались по земле. Ее
шикарные волосы, светло-русые, почти белые, густые и длинные,
которыми она гордилась, глядя на себя в гримм уборных, и под руками
умелых рук превращались в необыкновенные прически. Ее стилисты не
лгали, когда восхищались светлой нежной кожей лица, темными бровями
вразлет и густыми ресницами над ярко синими глазами, четко
очерченными скулами красивого «породистого», как ей говорили лица.
Да, они были правы, в ней текла дворянская кровь ее предков,
славившиеся своими корнями вельмож, прошедших столетий. Не было ни
капли «пролетарской» крови, как говорила бабка, презрительно сжав
губы, когда рассказывала ей, еще совсем малявке, родословную их
семьи.
Она приподнялась и ощупала свои ноги. И о боже! Они
откликнулись! Ноги были теплыми и живыми! Потихоньку подтянула их к
себе и согнула в коленях. Ахнула, еще раз выпрямила и подтянула к
груди. Они двигались! Они снова двигались! Как же давно она не
испытывала это замечательное чувство, чувство подвижности своих
ног. С того самого момента, когда очнулась в больнице после
очередных скачек на ипподроме. Тогда ее Самурай споткнулся, она
перелетела через его голову и ударилась спиной о барьер,
огораживающий стадион.
Светило медицинской науки, которого за большие деньги пригласил
отец, развел руками и сказал, что все безнадежно и что ей грозит
инвалидное кресло. Она долго не могла прийти в себя. Остаться
калекой в свои двадцать четыре года, когда только что закончила
консерваторию и уже подписала годовой контракт на международные
гастроли, после очередного фестиваля, где заняла первое место!
Планы рухнули в одночасье. Вся жизнь рухнула. Она долго не могла
прийти в себя, сидя в специальном кресле перед окном в своей
комнате их виллы, в пригороде столицы. Отец приглашал и психологов
и модных экстрасенсов, но все было зря, так как она сама не хотела
уже ничего. Ни операций, ни лечений зарубежных курортов, ни своего
черного рояля, одиноко стоявшего в холле и когда-то легко
откликавшегося под ее тонкими пальцами узких холеных рук пианистки.
За окном было серо и дождливо, как и у нее на душе.
