– Может быть, хотел бы ты… хотела.. Может быть, немного секс?
Его зовут Маартен. Ему 25. Он в Москве недавно, месяца три. Его дом – в маленьком древнем Неймегене, на востоке Нидерландов. Его голландский помягче амстердамского, мне не очень нравится, но уж какой есть.
Его крошечная съемная однушка в центре Москвы выкрашена в белоснежный цвет и гигантский горошек – синий, желтый, красный, зеленый. Подчинена всеобщей перпендикулярности и доверху наполнена стопками книг. Яркими, глянцевыми, с модными названиями и концептуальной ерундой на обложках. Тут и там сверкающие альбомы по живописи. Классической. Академической. Русской. И современной, заморской – Аалто, Ротко, Уорхол, Диор – и манга… Большая книга фотографий Лени Рифеншталь. «Африка». Я видела такую в книжном «Москва» на Тверской. Шесть тысяч рэ. Я ее даже хотела, но не знаю никого, кто бы отважился подарить. Кому бы я намекнуть отважилась. А самой денег жалко.
Мы поднялись к нему после прогулки. После третьей или четвертой прогулки, с заходами в кафе и листанием книжек в детских отделах, с байками о русских и голландцах, с едкими анекдотами о «бэлхах*» и разведками боем в подъезды и чердаки чужих домов. Да, верно, это четвертая встреча. В третью меня бы еще не пригласили. Это был бы плевок в лицо голландским традициям самоогораживания. А в четвертую уже можно – это реверанс в сторону традиций русских – диковатых, но экзотичных, а потому желанных к исполнению…
Всё убранство его одновременно спальни, гостиной и кабинета – это не поддающиеся иному восприятию, кроме духовного, маршруты, широты и долготы, ярусы и норы. У окна большой раз и навсегда разложенный диван, застеленный лоскутным одеялом в нежных розово-голубых цветочках, клеточках, горошках и полосочках. Стенной шкаф, где за матовой стеклянной дверью на колесиках стройным рядом развешены его хипстерские вещи. Малюсенький столик из толстого прозрачного стекла с пузырьками воздуха, с треугольной обтекаемой по углам столешницей и одной ножкой из сатиновой наощупь пластмассы. Поп-артовое красное кресло на замысловатой крестовине. Через всю комнату натянута гирлянда круглых некрашеных лампочек. Уютные… Когда включены, то цвета сверкающего сливочного масла – словами не передать. Ах, вот еще два пуфа. Тоже модный пэчворк. Вроде всё. И штабеля книг с разноцветными корешками. На голландском почти нет, в основном, на английском и русском, некоторые на немецком и французском. Словно щелчок по носу. Типа «Я говорю на куче языков, а ты?» Там еще кухня, просторная, шкафчики нежно сливочные тоже, в трещинках, обнажающих прежнюю, синюю их жизнь, с медными ручками на фасадах. Искусственная древность, но покупает с потрохами. Это теперь я знаю каждый ее уголок, каждую стерильную поверхность. Молотый кофе в банке, рыбный запах от разделочной доски, пачка «парламента» и две – «беломора» на верхней полке тонкой белой кованной этажерки слева от входа.
А тогда, в нашу четвертую встречу, отсчитывались мои первые минуты в его жилище.
– Мы можем заняться любовью… – прозвучало над головой.
Я как раз нагнулась, чтобы поднять с пола стопку книг. Да так и застыла. В этой позе. Посмотрела снизу вверх и прижала книги к груди.
– Если ты хочешь… – дополнил он, видимо, что-то такое в моем взгляде уловив. Что-то, похожее на лёгкий шок. В его лице не было ничего, кроме ровного внимания. Как конфорка «на слабом огне».
«То есть, ты не собираешься меня насиловать?» – отвечаю я сейчас, мысленно. Наедине с собой я такая остроумная, а в тот момент словно цемента наелась.
С его стороны это не было порывом страсти, бесстыдством или развязностью. Просто естественное предложение. Вроде тех, что делают, чтобы соблюсти этикет. Он сказал это так, словно стул мне подал.
