Написать начало сложнее всего. Найти повод, правильно
обратиться, задать общий тон, намекнуть на содержимое. Гриша был в
этом не силен. Почувствовав, что сворачивает не туда и говорит
совершенно не о том, он отодвинул от себя листок.
Спас, как обычно, Петрович. Упрямо
боднул головой ногу, мурлыкнул, мол, ладно, Гринь, ничего. Завтра
допишем. А потом, прихрамывая, побрел на кухню. «И то верно» -
Гриша встал из-за стола, со звучным хрустом свел лопатки, размял
шею, поморгал. На бессердечном листе муравьиной стайкой вились
всего три вымученные строчки. Скомкал листок и сунул его в верхний
ящик – там уже собралась таких целая усыпальница. Не выбрасывал,
будто надеялся, что однажды утром проснется, а заветное письмо -
вот оно, лежит готовое, собранное из сотни своих нелепых собратьев.
Но чуда так и не случилось.
На кухне хрипло крякнул Петрович, и
Гриша тут же поспешил на помощь – поднимать и усаживать на лежанку.
Петрович подслеповато уставился на заоконный мир. Поседевший уже, с
перебитой лапой и покрытой шрамами мордой, котяра все еще светился
благородной красотой – белая манишка, белые чулочки, узор под носом
точно гусарские усы. Стар только уже совсем. Стар и болен.
На улице было еще выжидательно-темно
и тихо. Новый день еще не доспел, не успел набрякнуть розово-желтым
светом, и, лопнув пробуждающими искрами, прийти в мир. Все еще
робко-робко топталось на пороге всего.
Гриша сделал себе чай, налил
Петровичу кефира, чокнулся об его блюдце и стал ждать. Небо синело,
протяжно зевая, неохотно стягивало с себя простынь низких облаков.
Петрович сладко потянулся и зевнул, а Гриша начал тихо напевать под
нос:
«На холодной земле стоит город
большой» - ком в горле встал моментально, и Гриша позволил песне
звучать самой по себе, внутри головы. Слушал он ее с полуулыбкой,
чуть покачиваясь, с набухающим теплом в груди. На припеве отошел от
подоконника, ногой отпихнул к стене раскладушку и встал в центре
комнаты. Шаркая тапками медленно закружился на месте. Правую руку
поднял, развернув ладонь лодочкой, левой будто кого-то обнял.
Закрыл глаза.
Мерещилось разное. Душистое,
цветастое, масляное, блесткое, но по ощущениям совсем ноябрьское.
Уже ушедшее. Насовсем. Кружилось вокруг как тоскливый
полиэтиленовый пакет по трассе, постукивало воспоминаниями в виски,
щипало за нос, подводило веки к тремоло, высекало…
Песня оборвалась телефонным звонком.
Гриша мигом опустил руки и окунулся в серо-фиолетовый мир. Петрович
уже растекся по подоконнику и на телефон посмотрел недовольно, мол,
разбудила старика, дура.
Гриша тоже знал, кто звонит, поэтому
не глядя на экран ответил:
— Да, Свет. Доброе утро.
— Ты чего так рано встаешь, я не
понимаю? Ладно, мне на работу, — Света чуть запыхалась, наверное,
опять перебегала дорогу на красный. — А ты же типа в отпуске. —
Немного подождав ответа, Света продолжила. — Как ты вообще в этом
грохоте? Мигрень не усилилась? Может, попросим Даню присмотреть, а
ты наконец-то вернешься домой?
Гриша подолбил пальцем по пыльному
пятну на стекле. Ответил медленно, уже чуть раздражаясь.
— Я вернусь. Через две недели, как и
договаривались. Все хорошо.
— Серый о тебе спрашивает. Ты бы
вечером его набрал. Как с футбола его заберу.
— Мы же только вчера с ним
говорили.
Гришка поморщился, увидев перед
внутренним взором, как Света поджала губы.
— Ну ладно. Новости есть? Деньги,
может, нужны?
— Всего хватает. Новостей нет. У
тебя?
— Ой, ладно, Гриш. — Света громко
сглотнула. — К черту тебя. Пока.
На экране вспыхнуло «Жена любимая»
разговор завершен. Гришка пустым взглядом уставился вдаль.
***
«Тук-турутук-тук – тук тук» - так
Гришка не стучал в эту дверь уже почти два года. Подождав ответа
пару минут, постучал еще раз, прислушался. Работал телевизор или,
кажется, играли в футбол на приставке. Осознав, что впускать его не
собираются, Гриша открыл дверь своим ключом.
