Ты внутри меня

Тише!

Можно тише?!

Да вырубите вы уже эту сирену! Что за мерзкий будильник у кого-то?!

Стоп! Чей это может быть будильник, если я больше не живу со своим мужем, а в моем доме траура визжащую тишину нарушают лишь сдавленные всхлипы мамы, торопливые шаги брата, что бегает от нее до кухни за очередными успокоительными, да эпизодические набеги дяди Жени с Ромкой?

Набухающий сигнал скорой помощи с резкими фау-фау размазывает мои слуховые перепонки по позвоночнику, сквозь этот визг слышу:

— Кислород! Давление! Пульс!

— Она приходит в себя.

— Моргни, девочка, если слышишь нас.

— Кира! Кира, родная, да открой же ты глаза или просто моргни, что слышишь! — Рыдающий голос дяди Жени.

Не хочу его расстраивать. Я итак ему столько хлопот доставляю. Вывозит прокаженную от семьи подальше в Москву. Надо открыть глаза? Сейчас, минуту. Почему так тяжело, как будто кто-то рукой на глазницы давит? Еще усилие, веки дрожат, через них пробивается яркий свет. У меня с невероятным трудом получается поднять тяжелые ресницы.

Я вижу нависшие надо мной размытые лица в светлой одежде. Пытаюсь найти взглядом дядю Женю, все еще не понимая где я, но не могу повернуть голову, она тяжелая, словно чем-то зафиксирована.

Вжу-у-ух. Сердце сейчас выпрыгнет из сдавленной груди от парализующего ужаса и неизвестности. Сложно дышать. Вспоминаю, как проснулась связанная Булатовым. Лицо, как и тогда, пронзает вяжуще-тянущая боль, как будто мне содрали кожу и вылили на нее канистру спирта, я даже чувствую его тошнотворный запах. Только сейчас раздирается не отдельно лоб, а все пространство лица, захватывая область шеи, предплечья и живота с левой стороны.

Меня накрывает волной паники, когда я не могу повернуть лицо. Оно чем-то зафиксировано. Руки не слушаются. Я снова не могу контролировать свои движения?! Что со мной делают?! Я начинаю вырываться и истошно орать.

— Отпустите меня! Или убейте сразу, только не мучайте больше!

— У нее приступ, успокоительное!

Чувствую, как в кожу входит игла, я все еще в сознании, но теперь мое тело послушно-безвольное. Дышу часто-часто. Слезы сами катятся из глаз. Меня кто-то берет за руку, сжимая ладонь.

— Девочка моя, родная, мы тебя починим, всю починим, ты только живи, — опять дрожащий голос крестного.

Я пытаюсь отрицательно махать головой и мычу:

— Не хочу… Жить…

— Не смей, слышишь?! Не смей так со мной поступать! — Он ревет в ответ, сжимая руку еще сильнее

— Или вы, мужчина, успокаиваетесь, или вам сейчас тоже успокоительное вколем. Возьмите себя в руки, не заставляйте тратить медикаменты! — Слышу, как его отчитывают.

Мое дыхание становится ровнее, сердце не слышу больше.

Я медленно погружаюсь в сон, где вижу папу. Бегу к нему, машу ему. Но он злится, а не радуется.

— Пап, а я к тебе! Я теперь всегда-всегда с тобой буду!

— Кирюш, еще рано. Я всегда буду с тобой рядом. Вот здесь, — он уверенно стучит указательным пальцем по груди, там, где застыло и уже не бьется мое сердце.

— Я сейчас хочу, пап. Я не готова так страдать. Я не вынесу каждый день жить с чувством вины. Без тебя. Без него. Но и с ним не смогу. Для меня это слишком.

— Знаю. Но ты справишься. Ты ни в чем не виновата, и сама об этом знаешь. Прости, что не смог тебя уберечь. Но у всевышнего свой план, который простым смертным порой ни понять, ни осмыслить, — папа начинает загадочно улыбаться. — Потерпи немного, скоро тебя ждет сюрприз. Ты будешь счастлива, дочка, мой малыш-генерал. А я всегда буду любить тебя и присматривать за тобой, за мамой, за Тёмой. И за Максом. Он мне как сын, хоть и набедокурил. Ты простишь его, когда будешь готова.

— Я никогда не буду к этому готова! — Плачу. Машу головой, отрицая папины слова. — Я вырву его из себя!