— Не скули!
Стакан соскользнул на пол, оставив
царапину на гладкой столешнице. Розовое пойло быстро впиталось в
ворсины ковра, в комнате повис резкий цветочный запах. Чарльз
взглянул под ноги и раздраженно хмыкнул.
Он любил этот ковер... А жену не
любил. Она опостылела ему больше полувека тому назад, но из года в
год ему приходилось терпеть все ее выходки. Покидая родное
Хранительство, он взял ее с собой, уповая на то, что здоровая и
крепкая девушка из хорошей семьи сможет подарить ему сына, а
Лёйниму - надежду. Но чудо произошло всего два года назад, когда
постаревшая и обрюзгшая Совейна вдруг поняла, что извечное
раздражение мужа перерастает в чистую ненависть. На свет появились
два мальчишки-близнеца. Только вот даже отголосков силы Чарльз в
них не чувствовал.
Теперь же, когда болезнь стальными
прутьями оплетала его тело, Чарльз закипал от ярости, видя как
Совейна сюсюкается с его детьми, как рядит их в разноцветные, почти
девичьи, одежды. Казалось, эта женщина не понимала, что предстоит
сотворить мальчикам, если их отец скончается раньше срока. Она
замкнулась в своем маленьком счастливом мирке, словно позабыв о
том, что Хранительство Лёйним когда-то существовало.
Но Чарльз не мог этого забыть. Каждую
ночь он слышал хриплый голос отца, призывающий его сделать все
возможное, видел остекленевший взгляд матери.
Но что он мог сделать сейчас, пока
мальчики не подросли? Пока не способны они были принять и части его
знаний? Ему оставалось только пить и злиться.
— Не скули! — повторил Чарльз,
поднимая стакан и вновь наполняя его доверху. Сегодня ему удалось
раздобыть только слабенький женский напиток, не способный заглушить
бурю, занимавшуюся в груди.
Совейна рыдала, деланно дергала
плечами и громко сморкалась в надушенный платок, пытаясь привлечь к
себе внимание. Но Чарльз упорно смотрел в стакан и вслушивался в
звук настенных часов: тик-так, тик-так, тик-так. Время идет,
безжалостно и неустанно. Нужно решиться. Решиться хоть на что-то.
Почти сотня лет пролетела, как один день. Остались считанные годы.
Раньше такой срок мог показаться ему жалкими секундами. Но не
сейчас. Кровь его медленно остывала, вечность насмехалась над ним.
Его растили, чтобы он стал великим, но он вскоре уйдет, и от него
ничего не останется. Его слабые, безмозглые, как их мамаша,
сыновья, не смогут вернуть величественный Лёйним к жизни.
Чарльз взъерошил курчавые волосы и
поднял глаза на жену. Она тут же перестала выть, но ее пышное тело
то и дело сотрясалось от икоты. Даже в полумраке комнаты Совейена
уловила в муже большую перемену.
— Чарли? — просипела она, вставая с
кресла и подходя ближе. — Чарли?..
Кто-то из детей заголосил, сбрасывая
с Чарльза оцепенение. Он потянул себя за волосы, пытаясь мыслить
как можно более ясно. Совейна суетливо засеменила в детскую,
позабыв о ссоре с мужем. Она чувствовала, что не нужна ему. А
потому для детей она хотела стать самим воздухом. Начни они
задыхаться вдали от нее, она была бы только рада.
Чарльз вошел в детскую вслед за
женой, дернул за веревочку настенного светильника и громко
рявкнул:
— Отойди!
Совейна отшатнулась от резной детской
кроватки, боязливо вскинув руки.
— Который из них ревет? — Чарльз не
решался подойти к детям. Голова его раскалывалась от пронзительного
крика.
— Чарли… — Совейна глупо улыбнулась.
— Ты же их различаешь, правда?.. Тюльпи спит у стеночки, Эйли вот
тут вот, с краю…
— Тюльпи! — Чарльз ударил кулаком по
стене, и лампа потухла. — Эйли! Что за прозвища ты им дала!
Совейна отступила к книжному шкафу,
лицо ее искривилось: вот-вот зарыдает вновь.
— Ты что, не понимаешь?! Ты не
понимаешь, как они важны?! — Чарльз подскочил к шкафу, и, чувствуя,
что готов вцепиться в толстую шею жены, начал скидывать с полок
книги. — Ты! Совсем! Отупела!
