Сумрак с жадностью поглощал город. Тусклые фонари безнадежно пытались прошибить его в узких подворотнях. Непогода разыгралась не на шутку. Ветер чуть с ног не сшибал, хлестаясь колючим дождем. Старики бы сказали: черти свадьбу устроили.
Особо хреново сейчас бомжам: деваться и оставалось только что в коробки из-под телевизора или в подвал лезть какого-нибудь заброшенного дома. Один из таких бедолаг как раз выбрался из мусорного бачка, цепляясь как краб за пакет с отходами.
Обросший, в черном длинном пальто, он сначала, скрючившись, как куча, восседал на краю бачка, а потом приподнялся, расправил полы пальто и как ворон слетел вниз. Без оглядки перешел дорогу, волоча наживу, сыпавшуюся из рваной сумки, и постарался побыстрей скрыться в разваливающейся зеленой трехэтажке. В заколоченной арке среди рваных матрасов его ждали приятели и приятельницы, удивительно похожие друг на друга как близнецы. Он положил рядом находку.
– Эй, подвинься, я лягу, – прохрипел, пиная разодранным сапогом нечто опухшее в подзаплатанной фуфайке, но чем-то напоминавшее женщину.
– Я тебе чего говорил, не груби бабе! – сипло прорычал комок, восседавший на заплесневелом поломанном кресле. Может, босс.
Раздалось шумное шмыганье носом, со свистом затяжное отхаркивание. Зашелестели пакетом и очистками. Фуфайка, крякая, выбила в рот остатки Данисимы. Еще несколько опухших засаленных черных лап кусочками мокрого бородинского хлеба смазывало со слюды остатки куриного паштета. Обсасывали колбасные шкурки, грызли арбузные корки.
– А теперь деликатес, – объявил комок на кресле, торжественно вытаскивая нарезки копченой семги. – Бывают же дураки, выкидывают.
Попировали досыта. А ветер выл и залетал в их хоромы, сдувая картонную защиту.
С трона проствистело: «Сегодня ты дежуришь, а мы пойдем на вокзал.»
Вороново пальто недовольно закхекало. Через минуту шобоны поднялись и заковыляли на выход, скрываясь во мраке осеннего вечера.
Пальто захихикало и достало из кармана заначку и полбатона белого хлеба. Крышку чекушки он отгрыз прямо зубами и сделал блаженный глоток. Всю ночь надо как-то развлекаться. Он сделал еще глоток, и еще, и еще… Ночь вступила в законные права. А в это время из-под машин, из канализационных люков, из подъездных щелей, из форточек каждого окна, из подвалов, чердаков, закрытых гаражей, складов, подземных переходов потянулась черная масса и клубами взмывала над домами, собиралась в тучи и летела, набирая скорость, создавая воронку, со всех концов Москвы, чтобы объединиться в общую силу и обрушиться на заброшенный дом. На Подсосенском переулке разом выбило все фонари.
Гнилыми зубами бомж жевал свой трофей. Страшный гул ударил по перепонкам.
Стены содрогнулись. Пальто покрылось штукатуркой. Объедки, пакеты, шелуха заплясали в бешеном хороводе. На стенах запрыгали черные тени, в нос полез запах тухлых яиц. Бомж почувствовал, что приподнялся в воздухе и дом вместе с ним завертелся, словно засасываемый в неведомую ванну. Вспышки красного, фиолетового, желтого света озаряли эту Харибду.
Бомж еще крепче схватил свою бутылку, прикрывал горлышко, чтоб содержимое не выплеснулось наружу. Но не орал.
Вихрь стих внезапно, круговорот остановился. Бомж шмякнулся о землю и застонал. Глянул тупо на сосуд и отпил еще.
Из черного проема окна в подвал вылетел сноп ярко-красного света.
– Уффф! Свобода! – прогремело оттуда.
Бомж боязливо спрятал чекушку запазуху и вылупился, напрягая зрение. Через секунду чья-то рука ухватилась за раму и из глубины подвала за ней следом появилась взлохмаченная голова, лязгая большими белыми зубами, еще через секунду среди этой зловонной рухляди стоял совершенно голый субъект мужского пола.
