О пионеры!

Январским днем тридцать лет тому назад маленький городишко Хановер отчаянно сопротивлялся ветру, грозившему сдуть его с плато Небраски. Мелкие снежинки туманом вились вокруг горстки унылых приземистых строений, случайным образом разбросанных посреди серой прерии под серым небом. Иные дома, казалось, наспех построили за ночь, и все они были открыты ветрам, ничуть не походя на основательные жилища. Некоторые независимо держались в стороне, словно не желали иметь ничего общего с соседями.

Главная улица – глубокая заледеневшая колея – вела от низкого кирпичного вокзала и зернового элеватора на северной окраине города до дровяного склада и лошадиного пруда на южной. По обе стороны дороги неровной вереницей тянулись бревенчатые здания – магазины, два банка, аптека, лавка, торгующая кормами, салун и почтовое отделение. В два часа пополудни тротуары, покрытые серым утоптанным снегом, пустовали. Торговцы, вернувшись с обеда, попрятались за окнами, изукрашенными морозными узорами. Дети были в школе, и по улицам ходили лишь немногочисленные приезжие – сурового вида фермеры в шубах и натянутых до самого носа шапках. Некоторые взяли с собой жен, и время от времени то тут, то там мелькали фигуры в красных и клетчатых шалях, спешащие из одного теплого магазина в другой. Вдоль улицы на привязи стояли, подрагивая под теплыми попонами, лошади-тяжеловозы, запряженные в фермерские повозки. На вокзале было безлюдно – следующий поезд ожидался лишь вечером.

На тротуаре перед одной из лавок сидел маленький шведский мальчик лет пяти и горько плакал. Длиннополая черная шуба делала его похожим на старичка. Коричневое фланелевое платье, севшее от многократной стирки, открывало обтянутые чулками ноги в грубых башмаках с подбитыми медью носками. Из-под шапки, натянутой на уши, выглядывали обветренные, красные от холода нос и щеки. Немногочисленные прохожие не замечали тихо плачущего ребенка, а он не решался остановить кого-нибудь или зайти в магазин и попросить о помощи – только сжимал руки в чересчур длинных рукавах и, всхлипывая, причитал:

– Киса, кисонька моя замерзает!

На вершине телеграфного столба, отчаянно вцепившись в него когтями, жалобно мяукал дрожащий серый котенок. Старшая сестра оставила мальчика ждать у магазина, пока сама пошла к доктору, и в ее отсутствие пес загнал котенка на столб. Впервые очутившись на такой высоте, зверек оцепенел от ужаса, а его маленький хозяин совсем растерялся в незнакомом месте, совсем не похожем на привычную ему ферму. Здесь жили нарядные люди с каменными сердцами, и мальчику от робости и стеснения хотелось спрятаться, чтобы никто над ним не посмеялся. Впрочем, сейчас он был так несчастен, что чужие насмешки его не заботили.

Наконец забрезжил луч надежды: на улице показалась старшая сестра, и мальчик бросился к ней, громыхая тяжелыми башмаками. Высокая, крепкая девушка шагала быстро и уверенно, как человек, точно знающий, куда направляется и что будет делать. На ней было длинное мужское пальто (которое она носила совершенно естественно, словно молодой солдат) и круглая плюшевая шапка, повязанная платком. Ясные синие глаза серьезно и задумчиво глядели вдаль, не видя ничего вокруг, и мальчику пришлось потянуть сестру за рукав. Она встала как вкопанная, пробудившись от дум, и наклонилась к заплаканному брату.