С лица улыбка не сойдет и в день
забвенья,
Энергией веселья образ мой
лучится,
И укрепляются до твердости каменьев
убежденья:
Ничто настрой мой не заставит
измениться.
Как беспросветно взор ваш заслонил
туман,
Вам невдомек, что это фальшь расчетливой
души,
Скрывает идеально боль прекраснейший
обман,
Что водопады слез хоронит вмиг в
тиши.
Зовете щедро править вместе скучным
балом,
Чтоб пламенем моим промерзшее тщеславие
согреть,
Моя же маска идеала в пол-лица с
оскалом,
Продолжит честно улыбаться вам и
впредь...
Тонкой струйкой стекала по склизкой поверхности
мутная слюна. Добыча была столь близко, что голод разрывал его
изнутри, призывая без промедления кинуться вперед и проглотить
трепещущее сердце человеческого существа без остатка. Оно
дергалось, как дикий зверек, попавший в капкан, в предсмертных
судорогах – так отчаянно, так завораживающе. А какой аромат источал
этот маленький клочок человеческой плоти! Неповторимый аромат
сильнейшей эмоции, позволившей отворить дверцу к чудесному
деликатесу, терпко-сладковатому алому горячему и стучащему при его
приближении все яростнее куску... Тук-тук, тук-тук,
тук-тук...
Безымянный был голоден. Он прибыл, ведомый запахом,
к вожделенной жертве. Он пришел, чтобы рвать, а порвав, сожрать – а
потом снова искать, искать аромат новых сладострастно глубоких
эмоций. Много трепещущей плоти, много прохладных сладковато-вязких
человеческих душ. Голод, острый голод. Бесконечно голодная
деформированная тварь.
Вот оно. Человеческое существо. Но пиршеству
помешали. Человеческие существа окружили Безымянного, оттесняя его
от законной добычи. Голод становился все невыносимее.
Запрокинув в небеса блестящую голову, червь
разъяренно взревел...
* * *
Пульс пугливой птичкой бился под пальцами. Нихэль
Рош, игнорируя оглушающий рев Безымянного, перевернул на спину
худощавое измазанное вязкой грязью тело светловолосой девушки. Лет
пятнадцать, не больше. Юные и глупые. Слишком молоды, чтобы
испытывать что-то серьезное, но уже способны притягивать своими
надуманными эмоциями Безымянных. Искусственные, несерьезные, но
столь сильные, столь маняще-соблазнительные. Наивные души,
безрассудные существа, глупые дети.
Девушка в его руках вздрогнула всем телом и вновь
обмякла. Сознание не вернулось к ней, милостиво ограждая ее от
реальности.
Безымянный издал еще один голодный рев. Влажные
глаза, поддернутые дымкой безумия сломленной души, с жадностью
взирали на хрупкого подростка в руках Нихэля.
"Хочу! Хочу! Хочу! Хочу! Хочу!" – кричал ненасытный
взгляд.
"Дай! Дай! Дай! Дай! Дай!" – безмолвно вопила
изливающаяся слюной пасть.
– Ты мусор. Отброс, давно уже ставший ничем. Хочешь? –
Нихэль взял безвольно лежащую руку девушки и поднес согнутые пальцы
к лицу. Вдохнул запах. Безымянный издал глухой хрип. – Возьми.
Сорвавшись с места, червь пропорол в земле глубокую
борозду и завис над мужчиной, хищно скалясь. Нихэль невозмутимо
следил за тем, как молочно-белая слюна тянется нитью и медленно
оседает на его плечах и волосах девушки. Еще мгновенье и Безымянный
настигнет добычу.
Внезапно тело червя, чуть пониже алчно сверкающих
глаз, опутали нити. Секунда, другая, и голова Безымянного стала
походить на гигантское веретено с толстым слоем пряжи. Нити опутали
челюсти, протолкнулись в жадно распахнутую пасть, забились в горло.
Червь обескуражено взвыл.
– Слишком медленно, Якоб, – процедил сквозь зубы Нихэль,
подхватывая девушку на руки и медленно отступая.
Невесть откуда взявшийся у основания мечущегося
червя юноша, стоя на одном колене, совершал стремительные круговые
движения ладонями, словно крутил руками педали велосипеда или
сматывал огромный клубок невидимого мулине. Угольно-черная длинная
челка неистово билась о лицо, капли пота дождем срывались к
земле.
