Хасс пришел только к ночи.
Собранный, мрачный, все в той же грязной разодранной одежде со
следами крови, своей и чужой.
При его появлении Ким вскочила на
ноги. Она столько всего успела передумать за это время, столько
дурных мыслей в голове перебрала, что теперь, глядя на его хмурое
лицо, не могла нормально вздохнуть.
Кхассер прошел мимо, не удостоив
даже взглядом, и скрылся за вторым пологом. Какой-то шорох,
движение, всплеск воды. Почему-то эти мелочи сливались в одну
сплошную тревожную какофонию, слушая которую Ким все больше
трепетала от волнения.
Все было не так. Неправильно. Что-то
изменилось, после случившегося в ущелье. Хасс изменился. Между ними
и раньше не было теплых чувств, но сейчас Ким чувствовала не просто
охлаждение, а колючую стену, с каждом мигом все больше обрастающую
ледяными шипами. И осознание этого причиняло боль. Пока еще
непонятную, тягучую, отзывающуюся дрожью под поджилками и странной
маятой под сердцем.
Как бы она ни пыталась себя убедить,
что это и к лучшему, что ее вообще не касается дурное настроение
кхассера, ей было не все равно. Настолько, что она едва не пошла
следом за ним в купальню.
Хасс не торопился возвращаться.
Лежал в чуть теплой воде, стеклянным взглядом уставившись в
потолок, позволяя своим мыслям дрейфовать от одного к другому.
Думал о закрытых проломах под лагерем, о том достаточно ли защиты
выставлено по периметру, о Брейре, с которым сегодня состоялся не
очень приятный разговор. Они, наконец, прояснили вопрос главенства,
и молодой кхассер признал, что был неправ.
Потом Хасс вспомнил убитого в ущелье
норкинта. В этот раз не злился, не отрицал, наоборот флегматично
размышлял о том, а мог ли поступить иначе.
Не мог.
Не было ни единого шанса.
Прикрыв глаза, он полностью
опустился под воду и лежал так, пока легкие не начали гореть от
недостатка кислорода. Минута, две… Легче не становилось. Наоборот,
тот ком, что встал поперек горла с каждой секундой становился все
больше. Душил.
Он слышал, как она меряет шатер
быстрыми шагами. Ходит из стороны в сторону, надрывно дышит, то и
дело замирая. Казалось, он даже слышит, как бешено грохочет сердце
золотой пленницы. Или это его собственное сходит с ума, из-за того,
что он собрался сделать?
Хасс вылез их воды. Обтерся куском
холстины и, морщась от боли, натянул простые серые брюки. Раны,
оставленные разъяренным норкинтом, неприятно саднило, но ему
нравилась эта боль. Она напоминала ему об ошибках, не позволяла
забыть, пустить все на самотек.
Когда он вышел в шатер, Ким
остановила свое безумное движение из стороны в сторону и замерла,
беспомощно глядя на своего похитителя.
Он был мрачным, как грозовая туча, и
осунувшимся. Вдоль его груди краснел след от когтей дикого зверя,
под глазами залегли тени, а вокруг рта — горькие складки. Его
взгляд ничего не выражал, кроме тяжелой решимости.
— Подойди.
Колени как ватные, на языке горечь,
но ослушаться она не посмела.
Сделала несколько неуверенных шагов,
останавливаясь прямо перед кхассером и не в силах смотреть ему в
глаза. Сегодня в них не было янтарного тепла, только тьма, которая
пугала.
— Я нашел Лару.
Ким поджала губы и сдавленно
кивнула. Она чувствовала, как его задумчивый взгляд скользит по
лицу, и не могла дышать. Боль в груди все нарастала.
— Ты сказала правду. Это ее вина, в
том, что ты оказалась в том ущелье. Ее и еще одного смертника.
Больше они не доставят хлопот.
Мертвые не доставляют проблем…
Он сам не знал, зачем рассказывает
это, зачем вообще разговаривает с пленницей, от которой надо
держаться как можно дальше. Она что-то сломала в нем. Изменила
привычный ход вещей, лишая покоя.
Пора это прекращать.
— Иди сюда, — пальцы сомкнулись на
тонкой шее, сжали на мгновение, перекрывая кислород, потом ослабли,
провели по гладкой коже, поднялись к виску, скользнули по пухлым,
ярким, словно дикая малина губам. Их вкус намертво въелся в память.
Сладкие. С горьким привкусом ненависти.
