Дэлия
С утра все санитары бегают, запинаясь
об дронов-уборщиков. Наверное, что-то случилось, но нас не
посвящают в подробности. Режим дня сломан, и вместо того, чтобы
смотреть утренние новости в общей комнате, мы с Поэтессой сидим в
плате и скучаем. Тяжело находить новые темы для разговоров, когда
каждый день братом-близнецом похож на предыдущий. Одни и те же
стены, одна и та же больничная форма. Поэтесса рассказывает старую
легенду об эдельвейсе. Хрупком цветке, растущем высоко в
горах. Гордая красавица сказала, что подарит своё сердце
только тому, кто принесет ей эдельвейс. Много было поклонников,
бросились они карабкаться по скалам и прыгать через пропасти. Одни
разбились, другие повернули обратно. Циклы сменяли друг друга, а
девушка оставалась одинокой.
– Все звезды такие, – вздыхаю я. –
Если любить, то генерала. И чтобы не сразу отдаться, а вдоволь
помучить. Так ценить станет выше. Дорогие подарки, красивые платья,
балы, приемы, торжественные вечера.
– В этом их счастье, Мотылек, –
сдержанно улыбается Поэтесса, – их способ реализовать себя и свою
красоту.
– Продать себя подороже, – ворчу я
сквозь зубы, – когда мужчину выбираешь по званию, чем выше, тем
лучше, то о какой любви может идти речь?
– Ты несправедлива к ним. Они тоже
растут и тянутся вверх…
– Только идеалы у меня с ними не
совпадают, – обрываю разговор и встаю с кровати. Меряю шагами
крошечную палату на двоих. Два шага к окну и три к двери. У
изголовья кроватей тумбочки, где хранятся личные вещи по списку
разрешенных. Зубная щетка, расческа, заколка для волос, бальзам для
губ, влажные салфетки. Список номер два специально для женщин. В
закрытом медицинском центре на секретном военном объекте нас всего
две. Неизвестно почему, но большинство мудрецов мужчины, а среди
военных женщин нет в принципе. Мы с Поэтессой девятый месяц живем в
одной палате, ходим в туалет для персонала и моемся в душе главного
врача. Старший санитар проявляет заботу, изобретая раздельные
бытовые условия. Можно подумать кого-то здесь волнуют наши с
Поэтессой обнаженные тела.
Я младше своей соседки на двадцать
циклов, но суммарно за стенами психиатрических клиник провела
больше времени. Здесь почему-то принято этим гордиться. Создатель
считает, что чем дольше длится переходный кризис, тем сильнее потом
становится мудрец. Плевала я на мудрецов, способности и прочую
ерунду из теории Создателя. Мы все обыкновенные сумасшедшие с
соответствующими диагнозами. Длинными и по-своему поэтичными, но
свой я называю коротко – шизофрения.
– Не мельтеши по палате, пожалуйста,
– ласково просит Поэтесса.
– Раздражаю?
Мудрец вздыхает и опускает кудрявую
голову. Смотрю на упругие завитки и завидую. Мои патлы сколько не
накручивай – распускаются. Висят безжизненными сосульками, хоть
налысо голову брей. А Поэтесса, когда расчесывает меня,
восхищается, что ровные и гладкие, чем злит еще больше. Раздражаюсь
так, что пальцы начинают дрожать. Плохо. Увидит кто-нибудь из
персонала, пожалуется лечащему врачу, и будет мне очередная
задушевная беседа. Не хочу! Зло стучу кулаком по кнопке замка на
двери, и он неожиданно открывается.
– Стой, не ходи! – шипит в спину
соседка, но я переступаю порог.
Плевать на нежданных гостей, правила
и запреты! Карцер, так карцер. Там хотя бы успокоиться можно в
тишине и одиночестве. Делаю два шага по коридору и замираю.
Цзы’дариец в черном военном комбинезоне стоит, прислонившись плечом
к стене, и водит пальцами по планшету. Хмурый, сосредоточенный и
застывший, как на плакате. Том самом, что висел у меня в детской
комнате с одиннадцатого цикла. Без имен и лозунгов, просто
фотография генерала пятой армии. Я четыре цикла просыпалась и
видела его лицо. Строгий взгляд голубых глаз, веснушки, длинную
челку, зачесанную на бок, и тонкий шрам под левой бровью.
Невероятно. Это не может быть он! Картинка смазывается и уплывает,
а я качаюсь, хватаясь за стену. Надо успокоиться и потерпеть.
Подождать, пока туман в глазах рассеется, и морок исчезнет. Дожила
до зрительных галлюцинаций! Дыши, Мотылёк, всё хорошо.
