У меня не было никакой цели.
Я назвал это “путешествием в один конец”. Выключил телефон, запер дверь, снял со счета все деньги. Расплатился по квитанциям из налоговой, выписал чек хозяйке квартиры. Ключи выбросил с мостовой в реку, утопил их в равнодушном потоке, чтобы не было соблазна вернуться.
Я не взял с собой ни книг, ни плеера. Не взял ничего, кроме паспорта и наличных. У меня был рюкзак, пара башмаков и старая куртка с потертыми рукавами. В кармане лежал фантик от ириски и с десяток монет.
Стоя в очереди на самолет, я беспокойно мусолил этот несчастный фантик, пока не понял, что вместе с ним испортил еще и билет. Случайно стер с него влажными пальцами пункт отправления и помял отрывной край и потому на мрачный взгляд контролерши виновато пожал плечами, скорчив улыбку. Хотя, наверное, ей было все равно. Сколько таких – с рюкзаком за плечами, в потрепанной куртке и пробившейся, сонной полуночной щетиной – проходят мимо нее, протягивая измятые, надорванные билеты. Наверное, сотни. Может быть, тысячи.
Я протиснулся на свое место к окну. В иллюминаторе, этом маленьком окошке, зеркальце в прошлое, тускло горел аэропорт. На крыле самолета расползлась влажная изморозь, по стеклу пробежали несколько капель. Место рядом со мной пустовало.
Я ненавидел самолеты. Плохо переносил взлет, тряску разгона по полосе и турбулентность. Эта небесная молотьба, от которой желчь подскакивала к горлу, превращала меня в тряпичную куклу, зеленую и бледную, и всегда услужливые стюардессы – может быть, водички? не тошнит? можем предложить пакет, если станет совсем плохо – вынуждали ненавидеть меня ее еще больше. “Просто оставьте меня в покое!” хотел воскликнуть я, но выходило невнятное, унизительное бормотание. Я был твердо уверен – все, кто любит самолеты, просто безумцы. Потому что сама мысль о том, чтобы сесть в огромную железную машину с одной парой турбин и общим весом более трехсот тонн и поверить в то, что она взлетит на тысячи метров вверх и поплывет по воздуху, как какой-то летучий корабль, не могла прийти в голову здоровому человеку. Повезло, что я не был психом. Хоть один человек на этой чертовой железной птице должен быть в своем уме, раз уже его на нашлось у пилотов.
Из всего полета я не запомнил ничего. Разве что только то, что бортпроводница была хорошенькой и, наверное, если бы меня не мучила морская болезнь, я был бы не прочь спросить ее номер. Но, разумеется, я этого не сделал. У меня же не было телефона. Да и, скорее всего, не такой уж хорошенькой она и была. Говорю же, я почти ничего не запомнил. Пришел в себя только в тот момент, когда людская толпа вытолкнула меня в гулкие стены аэровокзала, и кто-то неосторожно задел меня чемоданом, волоча за собой сумки и какого-то несносного рыдающего ребенка.
Здесь, наверное, стоит сделать отступление и – пока я застыл в забегаловке у выхода, пожевывая остывший блин, запивая его таким же остывшим чаем – сказать, что я вообще ничего из этого не планировал. Все произошло в один миг. Это была среда. Если точнее, после пяти. В забитом до отказа вагоне метро, в духоте, сдавленной со всех сторон унылыми лицами и тупыми светящимися экранами телефонов безрадостно-уставших людей. Я запихнул себя внутрь, потеснил какую-то бабку с ее идиотской сумкой на колесиках, получил по лицу чьим-то откинутым капюшоном, вцепился в поручень, когда поезд, как одержимый тронулся с места. Наверное, все случилось в тот момент. А может быть, и гораздо раньше, просто я не понял этого. Сложно разделить время на четкие фрагменты, когда все дни слиплись друг с другом (ну, знаете, типа как пельмени в морозилке), и без потерь отделить один от другого уже не получается. Наверное, я думал об этом все время. Просто не мог осознать. Думал, когда шел через парк на обеденном перерыве, думал, когда открывал файлы на копьютере, когда отхлебывал дягтерно-черный кофе, ругался по телефону, пытался найти второй носок в барабане стиралки, кормил птиц, клевал носом на совещаниях, пылесосил, старался вникнуть в бестолковую речь девушки с сайта знакомств в дешевом китайском ресторанчике и понимал, что лапша вообще-то ужасна на вкус. Эта мысль не покидала меня. Она бродила за мной как тень, неуловимая, пропадающая только в минуты полной отключки, но всегда маячила где-то на периферии. Даже во сне. Судя по всему, тогда я еще просто не умел думать, чтобы понять это.
