– А еще по потолку пустим гирлянду, чтоб она свисала с колонн и
светила, словно мерцающие огни. Дорогой, это будет событие года, я
уверена, что бал-маскарад еще никто здесь не проводил.
Конечно, не проводил. Моя мать будет первая, кто за четыреста
лет, что стоит эта усадьба на юго-западе Англии, устроит в ней
бал-маскарад в новогоднюю ночь.
Пригласив всю аристократию, что живет в округе, а на местном
кладбище, что за старой часовней, перевернутся покойники.
– Николь? Ты почему не кушаешь? Овсянка великолепная, Генри, у
нашего повара золотые руки.
Генри мило улыбается, берет мамину ладонь, нежно гладит, целует,
а у меня желудок крутит от этой нежности, и великолепная овсянка
готова попроситься обратно.
– Это у тебя золотые руки, любовь моя, а еще очень шаловливый
язычок.
– Господи, можно без всего этого хотя бы за столом?
Смотрю в окно, в столовой их целых три, высокие, под самый
потолок, за ними идет снег и простирается огромная равнина, которая
тянется до самого леса. Не считая повара, служанки, шофера и
садовника, на просторах усадьбы, что занимает двадцать пять акров
прилегающих земель, мы здесь одни.
Тоска.
Тоска и скука.
Скука смертная.
Кто сказал, что в Англии весело?
Только тот, кто здесь не был.
Но моей матери здесь нравится. Ей нравится все, особенно цена
этой усадьбы и количество нулей, которыми исчисляется состояние ее
любимого Генри.
Вообще, не понимаю, как она его захомутала?
Да так, что мужик в свои, скажем так, немолодые годы, да не
просто мужик, а Генри Томас. Точнее, нет, не так – Генри Эндрю
Рассел Томас, какой-то там виконт, дальше я забыла.
Так вот, перешагнув пятый десяток, этот обладатель поместья
потерял голову и мозги от маминых ног и задницы.
– Николь, ты не заболела?
– Не называй меня этим именем. Ты знаешь, я это терпеть не
могу.
– Очень красивое имя, не зря я его тебе дала, в нем есть что-то
романтическое.
– Дома меня все называли Мэгги.
– Но теперь наш дом здесь, и ты Николь, как записано твое второе
имя в свидетельстве о рождении.
Вздыхаю, с влюбленной женщиной спорить бесполезно, а меня на
самом деле зовут Мэгги Николь Брукс.
– Так как ты себя чувствуешь, Николь?
– Отлично, – натягиваю на лицо улыбку, отрываясь от унылого
зимнего пейзажа. Да, в Лас-Вегасе было гораздо веселее.
Именно в том Лас-Вегасе, что в Америке, в штате Невада. В городе
порока и разврата, городе мигающих огней и царстве игральных
автоматов и казино в пустыне Мохаве.
– Кушай овсянку, тебе полезно, и не забудь, в десять у нас
тренажеры, а в три пополудни – йога. Ты совсем не занимаешься своим
здоровьем.
– Хорошо, мама.
– Я просила не называть меня так.
– Я тоже просила.
– Не хочешь кашу, ешь яблоко.
– Не хочу.
Снова смотрю в окно, вожу ложкой в тарелке, размазывая овсянку.
Да, у меня есть лишний вес, его совсем немного, но он есть, и мама
постоянно мне так тактично на это намекает. Не то чтоб я
комплексную, хотя да, это есть, если учесть, что я выросла в
определенной среде, где перед глазами мелькали стройные ноги и
подтянутые фигуры.
Я дочь стриптизерши, которая с семнадцати лет крутится у шеста и
имеет идеальное подтянутое тело, даже после родов. А вот ее
дочурка, наверняка пошла в папашку, которого в глаза не видела все
восемнадцать лет своей жизни.
У яркой, тонкой, голубоглазой блондинки родилась девочка с
карими глазами и темными волосами. Я иногда вообще думаю, что она
меня нашла на улице и, пожалев, забрала себе.
Странно, что она не отнесла меня в приют или не сбежала из
клиники после родов, за это ей стоит сказать «спасибо».
Бритни родила меня в восемнадцать, говорит, что не помнит от
кого, стриптизерши часто подрабатывают проституцией, это очень
опасная профессия. Но думаю, она просто не хочет вспоминать те
времена.
