Челябинскому кружку книголюбов-домочадцев посвящается! Книга афоризмов для поднятия сиюминутного настроения людям, не имеющим понятия о прочем.
«Описанные в книге люди, события и обстоятельства – вымышлены. У героинь и героев данного текста нет конкретных прототипов в реальном мире. Любые утверждения об обратном являются хайпом или провокацией. Всякое сходство с экстралингвистической действительностью случайно. Любая попытка обнаружить в книге какие-то намёки и параллели является проекцией антинародного ума и подсознательным вредительством. Высказывания и мнения героинь и героев, их стихи, проза, слоганы, идеологемы и пр. не выражают позицию автора, не являются его прямой речью и служат исключительно целям лепки художественно убедительных образов».
Виктор П.
В тихом провинциальном французском городке, где все обитатели с утра до вечера поглощены своими маленькими радостями: чашечкой кофе в модном кафе или очередным гаджетом – никто не замечает, как незримо сужается клетка их мира, где всё едино, ибо это лишь иллюзия и пустота. Круассон Улиткоф, либерал ли он или консерватор, мечтающий о духовных высотах или материальных благах, в конце концов, сидит в той же уютной гостиной, где иллюзии заменяют реальность, а воля тает, как грязный снег под весенним солнцем. И всё это кажется таким естественным, почти трогательным в своей пошлости и обыденности.
В. Нахальный
Предисловие. История создания
Когда я начал писать эту повесть, мне не было соответствующего возраста. А потом мне неожиданно стукнуло столько, что я и подумать не мог о таком долгожитии – а уж о продолжении письма и подавно. Но как-то мой приятель по драмкружку увидел, что у меня на ломберном столике, рядом с секстантом, возлежит рукопись романа «Паучок и тряпка», и вопросил с эдакой ехидцей в голосе об увиденном. Нужно заметить, что его вначале заинтересовал не сам текст, а то, как это было написано, то бишь каллиграфия. Он, как я потом выяснил у него под пытками – моральными, естественно – был знатоком древнеармянской каллиграфии, а моя буква «Ф» очень смахивала на армянскую, особенно в слове «фуфлыжник». Тогда, правда, этого слова в рукописи не было, я после незаметно его туда вписал при тусклом свете утлой лучины. Тогда это был эпиграф из каллиграфически выписанных букв «Эф». Когда же он прочёл предисловие и охарактеризовал его «полным говном», я пересмотрел своё отношение к каллиграфии.
С этим приятелем я больше не виделся. Он казался мне умным, глубоким человеком, но выдал свою глупость обозвав президента Франции недотепой. Вернее, он… Не то, чтобы обозвал, в его тоне не было ехидцы, скорее отнёсся к нему с недоуважением. Глупый, никчемный человечишко. Лизоблюд и наркодилер… Вот случай, который охарактеризует его как нельзя лучше. Первого апреля он, в качестве шутки, заложил в здание районной магистратуры мощную взятку. Это вызвало переполох и сумятицу. Канцелярия была полностью парализована и целый час не выдавала жизненно необходимых справок и обещаний… Второго апреля я послал ему ламинированную открытку с изображением Бенедикта Спинозы, пишущего письмо Шуллеру, в которой так и написал: «Вы человек во всех отношениях приятный, и мне очень льстит знакомство с Вами и не потому, что Вы работаете в небесной магистратуре, а потому что считаю Вас умным и глубоким человечишкой, но я ухожу по вырытому неким Пригожкиным подземному ходу в Африку для восстановления там мирового правопорядка. Потому прошу временно мне не звонить и не слать почтовых лошадей. Если же Вы захотите как-то, между прочим, дать о себе знать, просто произнесите моё имя в присутствии Дайлай Лаймы – а он, я уверяю Вас, найдёт способ передать мне весточку. Он велосипедисту Пинькову малявы в Шаолиньский монастырь заносил, когда тот был на мели, а уж почтового голубя-то в Африку как-нибудь переправит».
