— Это правда, что у вас есть второй
ребенок, но вы занимаетесь воспитанием только одного? — слышу
женский голос в толпе журналистов.
Следом обнаруживаю взглядом ту,
которая задает вопрос. Она сама продирается ко мне через других,
выходит в центр и ожидает ответа. Ничем не примечательная женщина,
обычная журналистка, даже взгляд не вызывающий, спокойный. Такая не
полезет рыть, чтобы искать сенсацию.
— Разумеется, нет, следующий
вопрос.
Отвечать стараюсь невозмутимо,
спокойно, хотя у самого все клокочет внутри. Я вообще не умею с
журналистами общаться, оказывается. После обвинений меня задержали,
отпустили из СИЗО не сразу, помариновали, пока стало понятно, что
кроме обвинений от моего начальника у них больше нихрена нет. Я
помню, как вышел, а там — толпа журналистов. Все с иголочки одетые,
чистые, с микрофонами и ручками, а я несколько дней не мылся и не
брился, вышел в той же одежде, в которой зашел.
— Мы нашли вашего сына, — парирует
журналистка. — У нас есть фотографии.
Я сжимаю зубы до хруста. Фотографии
у них есть, как же! Мысленно считаю до ста, чтобы не вспоминать,
как сильно я ненавижу журналистов.
Фото я получаю через минуту.
Шокированно рассматриваю мальчика. У него такой же редкий цвет
глаз, как у меня. Умно, конечно, приписать мне...
Замираю, потому что вижу последнюю
фотографию. Вижу ее. Оля держит на руках того же мальчика и
улыбается. Это как удар под дых. Вышибает из груди воздух сразу же
и получить очередную порцию воздуха становится невероятно сложно.
Практически невозможно.
— Объясните, почему вы не участвуете
в воспитании второго сына?
— Без комментариев.
Я умею отбиваться от них. Пришлось
научиться после того, как мои фото сразу после освобождения
заполнили интернет-издания и газеты. Меня не полоскали разве что
мои довольные клиенты, уверенные на все сто в том, что я
действительно умею оперировать. Тогда я этого не знал, отвечал на
вопросы неумело, как врач. Потом пришлось нанять юриста и меня
всему научили.
Я расталкиваю журналистов и иду к
машине. Самые настойчивые бьют по стеклу и крыше авто, требуя
ответа. У меня его нет, потому что ребенка на фотографии я вижу
впервые. Олю, конечно же, узнал…
— Что случилось? — ошарашенно
спрашивает Ира. — На тебе лица нет, ты побледнел. Что за
фотографии?
Ира пытается забрать их у меня из
рук, но я их выдираю, держу крепко и не отдаю. Там Оля и мальчик с
моим цветом глаз. Какова вероятность, что это просто совпадение?
Вдруг после нашего расставания она нашла мужчину с таким же цветом,
как у меня? Разве невозможно? Я уверен, что такое может быть, но
все равно внутри что-то сжимается.
— Что они сказали? — допытывается
Ира, которая сейчас почему-то раздражает.
— Помолчи! — рявкаю резко и уже
мягче добавляю. — Мне нужно подумать.
Если Ира и обижается, то виду не
подает. Хмуро отворачивается и дает команду Лёше ехать. Личный
водитель у меня, кстати, тоже появился не так давно. Вообще
ощущение, что я живу не своей жизнью. Моя была обычной, понятной и
спокойной. По утрам я просыпался, собирал сына в сад и шел в
больницу. Оперировал до вечера и забирал сына, играл с ним, готовил
ужин и укладывал спать. Когда меня вызывали по ночам, приходилось
звонить матери. Та уже потом звонила Жанне и привозила ее с
собой.
“— У ребенка должна быть мать! —
тараторила она. — Дай ей шанс.
— Где эта мать была, когда ему
нужно было молоко? — зло отвечал я. — Когда он делал первые
шаги?”
Шанса Жанне я давать не собирался.
Дал в самом начале, когда узнал о беременности. Прикрываю глаза.
Головная боль снова возвращается. Воспоминания давят, вскрывают мою
черепную коробку. Жанна ребенка не хотела, это я потом понял. Даже
избавиться от него пыталась.
