Грохот музыки подполковник Петренко услышал ещё на подходе к дому Андрея Озирского и брезгливо поморщился. Геннадий Иванович был готов удавить всех любителей громко врубать «музычку» и не прощал этого даже всеобщему любимцу. Конечно, он мог подождать со своим делом и до третьего числа, а не портить Андрею юбилей. Всё равно синьор Марио Санторио уже мёртв, и два дня здесь никакой роли не сыграют.
Андрей вообще удивлял Геннадия Ивановича в последнее время всё больше и больше. Двух месяцев не прошло со дня гибели его матери, а он уже опять резвится, как ни в чём не бывало. Не такая бы, казалось, важная дата – тридцать пять лет; можно было и отменить из-за траура. Ведь Озирский с матерью не конфликтовал. Наоборот, тяжело переживал её внезапную и безвременную кончину.
На похоронах, помнится, стоял голубовато-бледный, скрипел зубами от горя. Чуть не прибил своего сына, когда тот испугался покойницу в гробу и бросился вон из зала. Кстати, Женька так и не поцеловал бабушку в лоб. А вот теперь, пожалуйста, Андрей отрывается по полной. Боль получилась, как при ушибе локтя – острая, но короткая.
Официальное чествование Озирского состоялось вчера, тридцать первого июля. Это произошло в Главке, в присутствии высокого начальства. Перед этим все скинулись на подарок и цветы. Сумма получилась приличная, потому что на Андрея, даже при высоких ценах, денег не жалели. Кроме того, дежурный вчера просто взвыл. Толпы всевозможного народа ломились в Главк и умоляли пустить к Андрею. Когда же получали окончательный отказ, оставляли свои цветы для последующей передачи юбиляру.
Когда Петренко прибыл вниз для разбирательства, несчастный капитан Голубкин сидел по уши в гладиолусах, флоксах и розах. По лицу его струился пот, а в холле благоухало, будто в райском саду. Все цветы Андрей домой взять не смог, и остаток дня одаривал букетами не только дам, но и мужиков, чтобы они украсили свои кабинеты.
Первый день августа погодой не порадовал – дул холодный ветер; по ярко-голубому небу ползли на восток грязные облака. Выглянувшее солнце резануло глаза приторной яркостью, а Фонтанка заискрилась золотой рябью. Петренко зачем-то потуже затянул пояс плаща, хотя ему вскоре предстояло раздеться. Потом снял очки и мягкой фланелькой протёр стёкла. Самого Геннадия вызвали в субботу на службу, и Захар Горбовский объяснил ему суть дела.
Поскольку скончался иностранец, ГУВД и Петербургское управление безопасности подняли на ноги незамедлительно. В Гранд-отеле «Европа» двадцать восьмого июля остановился прибывший из Москвы господин Марио-Паоло Санторио. Вчера утром его нашли в номере мёртвым. Как установило вскрытие, смерть наступила от острой сердечной недостаточности. Потрясённые свалившимся на них горем, родители Марио – Джузеппе и Ромина Санторио – утверждают, что их сын никогда не жаловался на сердце…
Геннадий свернул с набережной в подворотню. Музыка стихла, и подполковник, поднимаясь по выщербленным ступеням лестницы старого дома, уловил бренчание гитары. Очень не хотелось портить Андрею праздник, но нужно было срочно включаться в работу по выявлению причин смерти итальянца. Может быть, тот просто скрывал от родителей болезнь сердца. Вероятно, и сам не догадывался. Ведь не молоденький уже мужик – пятьдесят лет. Но, как ни отбрыкивайся, всё равно придётся впрягаться – жизнь иностранца стоит жизни ста россиян.
Впрочем, Андрея это дело может и не затронуть. Геннадию предстояло пренеприятнейшее дело – беседа с Минцем. Десятого августа на службу выходил Александр Турчин, а до тех пор связями с Интерполом ведал один человек. Но до следующего понедельника ждать было нельзя, и Петренко отправился на Фонтанку.
