Как-то раз по пути в редакцию журнала «Задира» студент Евгений
Цветков, чьи безрадостные глаза напряженно бегали по строкам его
новой сатирической поэмы в поисках ошибок, услышал за спиною
перепалку, быстро переходящую в ругань. В утренний час трамвай был
битком набит народом. Взгляд Евгения уперся в старую, неприятно
пахнущую шубу, поблескивающую дорогими пуговицами шинель и
деревенский тулуп, наполовину прикрытый мягкой, растекающейся по
нему, седой бородой. Конфликт бушевал в дальнем конце вагона, и
увидеть, что там происходит Евгений при всем желании не мог. Он
снова погрузился в поэму, параллельно с поиском ошибок отчаянно
стараясь как-то исправить ущербную рифму. Он слышал, как брань,
словно инфекция охватывает все новых пассажиров. Каждый стремился
вставить свое слово, и каждое новое слово, независимо от его
предназначения, только раздувало пламя.
Когда на смену проплывавшему за окном заснеженному скверу пришли
по-зимнему блеклые доходные дома с подслеповатыми сонно-серыми
окнами, Евгений запихнул поэму в портфель и, поднявшись с места,
стал протискиваться к выходу. Скандал, который вроде бы пошел на
убыль вдруг разразился с прежней силой, как только трамвай начал
сбавлять ход, подъезжая к станции.
Наконец, привстав на цыпочки, Евгений смог разглядеть, источник
смуты. Какой-то слабоумный солдатишко решил проехаться в трамвае,
затесавшись в толпу.
- Катись отсюдова, сказала тебе! Вшей тут распуска-ает! – орала
толстомордая баба в шерстяном платке, яростно отстраняясь от
солдата и тем самым толкая его к выходу.
- Давай, давай, братец! – примирительно поддакивал мужской
голос. – Че тебе охота с бабой цапаться? Щас кондуктор придет,
выставит тебя!
- Граждане! – завопил вдруг солдат детским плаксивым голосом. –
Не толкайте, я выйду!
- Выходи, не задерживай! – прорычал здоровенный мужчина в
козлиной шапке и, как только трамвай остановился, ринулся на
солдата, словно живая гора. Пиликнула металлическая дверца,
раздался крик.
Когда напирающий сзади поток выбросил Евгения на улицу, он
мельком увидал солдата, который все пытался выхватить из-под ног
пассажиров свою несчастную затоптанную папаху.
«Мне должно быть его жаль…» – подумал Евгений и устыдился того
нравственного отупения, которое отчего-то происходило с ним в
последнее время.
Утренний декабрьский воздух приятно кусал за щеки и вымораживал
ноздри, клочьями белого пара валил изо рта. Нападавший за ночь
мокрый снег уже облетел с ветвей деревьев; лежащий тонким слоем на
земле, покрылся следами калош и птичьих лап. Похоже ему вновь
предстояло растаять. Начавшаяся зима, словно нерадивый чиновник, не
спешила приступать к своим обязанностям.
Евгений шел по слякоти мимо скользящих под цокот копыт саней и
гремящих по булыжнику пролеток, свернул в темную, облезлую арку,
где летом всегда остро пахло мочой, зашел во двор-колодец с тремя
облупившимися дверьми под гнутыми ржавеющими козырьками.
- С утричком вас, господин Цветков! – расплылся в улыбке полный
швейцар в аляповатом картузе и задубелой, висящей колоколом шинели.
Его маленькие глаза, чернеющие на толстой физиономии, как мухи на
хлебе, по обыкновению смотрели один прямо, а другой резко
вкось.
Евгений натянуто улыбнулся и, сбив с калош грязную слизь, прошел
в заботливо распахнутую перед ним дверь. Поднялся на третий
этаж.
Это был довольно просторный, пропахший сигарами и сладким кофе
кабинет, куда даже в самые ясные дни мало заглядывало солнце
благодаря темным занавескам и глухости двора. Скрипучий
истрескавшийся паркет, весь в грязных отметинах, ветхие, как листья
гербария обои. В двух стеллажах пылились, постепенно превращаясь в
бумажный хлам, письма, оттиски, рукописи, альбомы с карикатурами, а
также книги профессиональной направленности. Обладателя
начальственного стола, главного редактора «Задиры» Андрея Зауера на
месте не было. Висящий на спинке стула сюртук и дымящаяся чашка
кофе обещали его скорое появление.
