Наша жизнь состоит из смертей
других людей.
Леонардо да Винчи
Кто смерти боится, тот уже не
живет...
И. Зейме
12 сентября
Бывают дни, когда кажется, что
весь мир ополчился против тебя и хуже уже быть просто-напросто не
может… Будьте уверены, хуже может быть всегда.
У каждой истории есть свое начало и
свой конец. Это начало моей истории.
Она началась не с каких-то
грандиозных событий, просто в один прекрасный (или скорее ужасный)
день моя жизнь перевернулась с ног на голову и больше никогда не
вставала на место.
А впрочем, было ли оно у меня, это
место?
Мне было шестнадцать, я как раз
оканчивал школу и строил неумелые планы на будущее. Многие люди
живут сегодняшним днем, не думая о том, что будет с ними дальше, я
же только мечтал о достойной жизни в дальнейшем, не думая, как живу
сейчас.
Своего отца я не знал. Сначала мама
говорила, что он умер, потом — что погиб при несчастном случае, еще
позже — что его убили. Словом, версий было много. Когда я был от
горшка два вершка, я, естественно, всему верил. И только годам к
семи-восьми меня вдруг заинтересовал вопрос, почему мама и я носим
фамилию ее родителей…
Лет в десять я окончательно убедился
в том, что, как бы мать это ни скрывала от меня, замужем она не
была, а неизвестный мне тип, мой биологический папаша, бросил ее
еще до моего рождения. Так что бог его знает, откуда появился я,
Роман Николаевич Марусев, носящий материну девичью фамилию и
получивший отчество от имени ее же отца.
Мама вышла замуж, когда мне
исполнилось одиннадцать. Она встретила хорошего мужчину, честное
слово, хорошего. Хорошего, доброго и заботливого. Просто так уж
вышло, что мы с ним возненавидели друг друга с первого дня
знакомства. Я был довеском к матери, которую он безумно любил, а
потому был вынужден терпеть и меня. За что его возненавидел я? По
правде говоря, понятия не имею, может, за то, что он пытался мной
командовать, а может, только за то, что это он не любил меня.
Мы не переносили друг друга, но оба
любили маму, а потому вынужденно терпели и пытались не скандалить в
ее присутствии. Да и какое я право имел лезть в личную жизнь моей
матери? Это, помню, однажды объяснила мне бабушка, сам я,
наверное, не додумался бы и окончательно испортил бы маме жизнь. А
так я скрипел зубами, но ни во что не вмешивался, только устраивал
протесты, когда Вадим, так звали моего отчима, начинал изображать
из себя отца и пытался учить меня уму-разуму.
Так прошло три года их довольно-таки
счастливой семейной жизни.
А потом мамы не стало.
Попала в автомобильную аварию:
пьяный водитель КамАЗа смял ее иномарку, не оставив никакого шанса.
Его нашли и дали срок, только это уже ничего не могло изменить.
В четырнадцать я остался с
ненавистным отчимом и бабушкой, живущей в пригороде, довольно
далеко от нас. Надо отдать Вадиму должное, он меня не бросил,
правда, швырнул в лицо несколько колких фраз, что, мол, это только
ради светлой маминой памяти, и, будь его воля, он бы давно выставил
меня из дома.
После таких его заявлений мне на
самом деле хотелось уйти, хлопнуть дверью и послать его ко всем
чертям. Но потом ярость и обида проходили, и я понимал, что уйти-то
уйду, вот только куда? Дать гордости волю, а потом умереть в
холодной подворотне? Кому я нужен? В конце концов, Вадим ведь не
отправил меня в детский дом, хотя, я знал, ему очень этого
хотелось. Он даже поначалу давал мне деньги, вернее пытался давать.
Я не брал — рука не поднималась. Да, вот такой вот у меня характер,
мне пытаются помочь, а я упираюсь в свою дурацкую гордость, отчего
хуже становится не кому-то, а только мне самому. Но я не хотел,
чтобы мои проблемами стали проблемами Вадима. Я жил с ним в одной
квартире и иногда ел то, что находил в холодильнике, хотя там редко
можно было что-либо найти. После смерти моей матери меню Вадима
очень скоро стало однообразным: завтрак — пиво и сигареты, обед —
пиво и сигареты, ужин — водка, иногда спирт.
