Если спокойно лежать и стараться не дергаться, нога практически не болит, вот я и стараюсь устроиться на заднем сидении лежа, осторожно поджав ноги. Обезболивающее уже не действует, так что надо привыкать терпеть, пока заживет. Через полузакрытые глаза смотрю в темное окошко, а там одна чернота. Должен лес бегать, но слишком уж темно, и отраженного света фар не хватает. Нет ни звезд, ни луны… Будь оно все проклято.
Двадцать четвертая «Волга» оглушительно тарахтит подо мной и неприятно подпрыгивает на кочках, отзываясь резкой болью. Думаю про себя – как хорошо, что не взяли «буханку».
– Жемчуг, ты как? – спрашивает Серега Деркач. Он ненадолго отвлекается и оглядывается, пытается рассмотреть мое лицо. Мне не хочется вступать в разговор, и я не отвечаю, только смотрю через ресницы на его лицо.
– Уснул? – спокойно осведомляется Салман, сидящий спереди, на месте пассажира. – Не отвлекайся от дороги, Сергей. А то так уедем, что не вернемся.
Сергей и Салман – мои, так сказать, бригадиры. Или командиры, так точнее. Мужики они серьезные, уверенные в себе. Прошли Афган, и понятия для них – не пустой звук. То, что меня после пулевого ранения обработали и везут прятать теперь, означает, что четыре года назад я сделал правильный выбор, присоединившись именно к их бригаде.
Уверен, что какие-нибудь молоковские просто прирезали бы меня по-тихому. Этим мразям даже воровской закон не писан.
– Спит, – отвечает Салману Сергей и тут же спрашивает: – Что будем делать с Молоком после вчерашнего?
Я сразу – ушки на макушке. Понятное дело – разговор не для простого быка, но интересно же, какими планами руководство живет.
– Может, на обратном пути обсудим, Сергей? – спрашивает Салман.
– Не ссы, Жемчуг спит, – успокаивает Деркач.
– А какие твои предложения?
– Я считаю, ответить надо по-настоящему жестко, – Сергей говорит жестко, цедит слова сквозь зубы, сдерживается, чтобы говорить потише. – С мокрым делом.
– Кого предлагаешь замочить? – спокойно осведомляется Салман.
– Сиплого и его шестерок. Всех, я их знаю поименно. Когда начнем, кто-то попрячется, но это вопрос времени. Каждую мразь достанем, каждого заставим заплатить за пацанов.
– Откуда ярость такая, Сергей? Мстить хочешь?
Голос у Салмана чуть хрипловатый, с легким нерусским акцентом. Кто он по национальности, я точно не знаю. Вроде бы курд какой-то или араб. Не таджик и не узбек точно – этих я хорошо отличаю.
– Хочу, Салман. Скажешь, ты не хочешь?
– Мстить нужно холодно. Что тебе пацаны Сиплого? Они такие же простые ребята, как вот Жемчуг. Им сказали мочить – они мочили. Ты лучше скажи, кто дал разрешение на нас наехать?
– Кто дал? Ясно кто – Молоко…
Молоко – это пришлая иркутская погань, пытавшаяся подмять под себя Энск. Шакал-беспредельщик с красной мордой, обесцветивший волосы хной, словно какой-то пидор. Из-за белых волос его и звали Молоком, но погоняло «прыщ» подошло бы ему куда точнее.
Впрочем, так во мне говорят оскорбленная на стрелке честь и боль в ноге. Молоко многих подмял под себя. Даже некоторые авторитеты спасовали перед его энергичным подходом к решению вопросов.
– …но с ним мы сделать ничего не можем, – расстроенно утверждает Сергей.
– А что такое? – с особым тоном переспрашивает Салман. Я не могу его видеть, но чувствую, что он как будто улыбается.
– Его посадил на Иркутск Муха, а он – вор. Настоящий, блатной.
– И что? Мы с тобой, доблестные воины-интернационалисты Советской Армии, должны обосраться от страха перед этой сволочью? Думаешь, Муха не дал добро, чтобы нас мочить?
– Конечно, дал. Хорош, Салман, остановись. Храбрость должна опираться на силу.
– Не только. Про ум не забывай. Сейчас есть хорошее окно возможностей. У Мухи конфликт с кавказцами. По Сибири колесят азеры, нохчи и прочие чурки разной степени отмороженности. Им плевать на блатных, они не спрашивают и не предупреждают. Валят всех подряд – жен, детей, по беспределу. Конченные. Никто не удивится, если в один прекрасный день они замочат и Муху, и Молоко.
