Дождь капал на нервы абсолютно всем столичным людям, но злиться на погоду они не желали, так как уже давно привыкли к такой обстановке. Всегда легко определить «приезжих» и коренных жителей. Первые никак не могут смириться с прогнозами синоптиков. Они каждый день обманывают себя, не желая верить в то, что их окружают слякоть, мерзлота и ливень. Последние же, хоть и ненавидят всей душой дождь, никогда открыто не жалуются на погоду, а «приезжим», которые сетуют на нее, отвечают: «Будь добр, не мороси». Дело в том, что коренные уже свыклись с тем фактом, что живут в одном из самых дождливых городов страны. Они родились здесь, выросли, поэтому ненастьем их не напугать.
Павел Рублев же как обычно не мог определиться с тем, кто он. Паша, как человек, родившийся в этом городе, понимал, что такая погода является нормой, но в то же время Петроград всегда казался ему чужим (а переезд это только усугубил), поэтому к вечным ливням он так и не привык.
Рублев одиноко поднимался вверх по пустой правой стороне Средней перспективы. Левая же переполнилась людьми в коричневых комбинезонах «нормативного» типа, спешащими вниз, чтобы спрятаться от дождя и уныло воющего ветра.
Последние хоть и бежали, но все равно не вынимали из рук чаофоны, чтобы продолжать листать умную ленту Fúcóng. Теперь это приложение – их лучший друг, ведь уже давно ясно, что алгоритмы понимают людей лучше, чем люди друг друга.
Павла метало между двумя состояниями: гнев и горечь. Иногда ему даже казалось, что они – его родители. Состояния случайно смешались двадцать шесть лет назад и породили на свет его. Именно поэтому Паша так часто озлобляется и настолько же часто огорчается.
Рыжие кудри Рублева давно стали мокрыми, но он не обращал на это внимания, его это просто не интересовало. Не интересовал Павла и центр города, ведь тот давно стал знакомой декорацией. Раньше для него столица являлась таинственным туманным местом, которое словно наблюдает за людьми. Блеклое днем, а ночью – пестрое. Теперь же это лишь жалкая тень того былого величественного города.
Люди тоже не волновали Павла, ведь они давно стали незнакомыми актерами. Незнакомыми по той причине, что играли они в другой постановке, нежели Паша. Жили в абсолютно другом мире. Его программа не позволяла жить так же, как все, причем в прямом смысле.
Паша прошел мимо множества баров и проверил, на месте ли наручники и ключ. Он тихо репетировал, как актер перед выступлением, повторяя одно и то же еще с того момента, как вышел из метро: «Публикуете… прочий мусор… В поиске… Или что… Остается только один вариант – деньги».
Павла окружали кибернетические голуби с камерами в глазах, серые отреставрированные достопримечательности, серые новостройки посреди серых будней. Ларьки с китайской безвкусной едой, грозные Ши-цза, проекционные пешеходы и бесконечные пропагандистские голограммы:
«Сударь, долой неологизмы! Англицизмы – зло! Заимствованные слова – опухоли русского языка!»
«Помни о дальних врагах, не забывай о предателях внутри» (слова были изображены на фотографии поэта-шпиона Воспетского).
«Techcapella – слово, которого нет».
«С имплантами в приличном обществе тебе делать нечего! Киберпанки – дьявольское отродье!»
Раньше в такие моменты Павел испытывал отвращение, но потом он понял, что тратить нервы на подобное не имеет смысла. Позднее у Паши и вовсе развилась баннерная слепота, как, в принципе, и у остальных. Люди привыкли к пропаганде так же, как к бесконечной рекламе.
