— Где Светла?
Вождь клана черных беров из Дубового леса уперся руками в
рукоять своего тяжелого меча с широким трехгранным лезвием,
заглядывая со стены высокой башни во внутренний дворик. Там жизнь
шла своим чередом. Малец сопровождал стаю гусей через задние ворота
в их клетку. Бабы носились по двору с корзинами свежевыстиранного
белья. Кто таскал дрова, кто бочки с кислой капустой и засоленной
рыбой. Младые беры чистили оружие возле казарм, готовясь к вечеру
подменить братьев в дозоре у границ.
Пусть и небольшим было данное ему отцом племя, но Всемил положил
свою жизнь и двадцать две зимы правления, чтобы наладить быт и
закрутить колесо жизни в гармонии с медвежьими традициями и
тонкостями жизни.
— В малой зале, вождь. За вышивкой.
Ровно молвил сбоку его верный соратник и правая лапа — Ратебор.
Этого бера он знал еще с детства. И прошли с ним не одну битву, и
не одну чуму. И горе, и радости, и товарищей погибших вместе
погребали. После слова вождя, слово Ратебора имело власть в общине.
Правда, черный бер никогда не пользовался оказанной ему честью.
— За вышивкой... — повторил себе под нос Всемил, поднимая взор к
порозовевшей заре. — А Гроза где?
Ратебор на мгновение замешкался. Но ответил все-таки.
— На охоте, господин.
Всемил досадливо или же, скорее, обреченно прикрыл очи. Каждый
раз, когда дело заходило о его дочерях, в нем противились два
разных существа — отец и вождь.
Капризная и домашняя Светла быстрее походила на котенка, что
носа не выказывал из-под ширмы, всю жизнь грея шерстку на топчане.
Она приводила в тихое обожание и спокойствие его внутреннего отца.
И сильно волновала как правителя. Увы, но слепить из нее будущую
правительницу Всемил не смог. Для этого нужна была жесткая рука и
безжалостная тирания против собственного дитя. Подобного его
родительское сердце не выдержало бы.
И вырасла капризная княжна с чудным именем Светла да карими
очами.
Гроза же... олицетворяла свое имя. Будто сам Перун целовал ее
чело при рождении. Смотря на узкие девичьи запястья, покрытые
паутинками шрамов, сердце отца крошилось на мелкую ледяную стружку.
Слишком поздно он узнал о ее существовании под солнцем и луной...
Слишком поздно вернул под свое крыло.
Тогда, когда серые, пасмурные очи медведицы уже никому и ничему
не верили. Когда тонкие уста успели искусаться от всех бед и
горестей. В юной охотнице текла сама кровь Велеса. Она чувствовала
жертву. Страх сам боялся молодой медведицы. И вождь внутри Всемила,
откинув голову назад, довольно хохотал, ощущая всесильную гордость,
что заполняла каждую черточку души. А рядом с ней шагало и
тревога.
Ибо там, где смелость и непокорство, там тенью зависает и
глупость со смертью.
Отцовское нутро сжималось от тяжких дум, пустить девку за
высокими пиками общины. Там, где море его врагов, даже зная, что
Гроза наловчилась убивать быстро и красиво.
— У вас что, охотников не осталось?! Какого лешего ты ее
отпустил, Ратебор?!
— Господин... — покоянно отпустил голову бер. — Юная госпожа не
спрашивала ничье разрешение. Она просто ушла.
Разъяренно помассировав переносицу, Всемил тяжко вздохнул,
мысленно прося у богов терпение.
Когда у огромных ворот замелькали тени пары высоких медведей,
Всемил, скорее интуитивно, чем по сдавленному вдоху, просек — это
те самые воины, что должны были сопровождать его дочь.
Точнее, защищать и вступать по ее следам.
И если они здесь без нее, то вывод напрашивался только один.
— Бездари!!! — рявкнул он, перемахнув через стену, спускаясь на
ярус ниже, коршуном подходя к своим подопечным. Те покаянно
вздохнули. — Где моя дочь?!
— Виноваты, вождь... Она как тень... Вот была здесь...
— Вот исчезла...
Надрать бы им всем зады! Выпороть к чертовой матери! Да только
за что? Сам ведь чует в ней хищницу. Сильную. Властную. Хитрую.
