Москва,
Пятница, 26 октября
- Слышал, у тебя скоро появится
Хвост?
- Да. Бесит.
- Почему?
- А что хорошего? Двадцать четыре
часа в сутки таскаться с какой-то незнакомой девчонкой! Она к тому
же младше меня на год.
- Тём, ты же помнишь, зачем это?
Какие будут последствия, если ты откажешься? Не для тебя — для
неё.
- То-то и оно, иначе я бы никогда в
жизни не согласился.
- А вообще, это же всего на две
недели. Как-нибудь перетерпишь.
- Слушай, Стас, а у тебя с Хвостом
вроде неплохие отношения. Он тебя, по-моему, даже не раздражает.
Как ты так умудрился? А ведь этого Хвоста прицепили к тебе на
постоянной основе. Если бы я так попал — точно плюнул бы на всё,
развернулся и уехал домой. Какими бы последствиями не пугали.
- Да не ври хоть сам себе — никуда
бы ты не уехал. В отличие от меня, бессовестного, тебя твоя совесть
крепко держит за горло. Это как голос - или есть, или нету. Если
нету, то можешь, конечно, петь, но слушать тебя будет без смеха
только шампунь в ванной. А если есть — то хоть затыкай себя наглухо
пробкой, где-то внутри какая-то жилка станет дрожать, не давать
покоя.... А мне с моим Хвостом повезло, наверное, просто. Олежка
парень мировой — тихий, спокойный, незаметный. Сидит себе за
книжками день-деньской, и не видно его, и не слышно.
- Да уж. Тебе легко говорить. А ну
как мне попадётся какая-нибудь безмозглая болтушка, которая будет
сутками по телефону трындеть? Я ж повешусь!
- Хм... Если ждешь от меня
сочувствия — не дождёшься. Мне бы твои проблемы! Так, ладно,
давай-ка шаг ускорим. Скоро темнеть начнет, тени стали гуще. Мне
уже как-то стрёмно на них наступать.
- Пока безопасно. Я их чую за
километр. Навьи еще не скоро посмеют выползти.
Двое семнадцатилетних юношей
медленно брели по аллее. Один - высокий и темноволосый, хмурый, с
внимательным взглядом карих глаз. Другой — пониже ростом, худощавый
смазливый блондин. Заходящее солнце роняло последние лучи на
осыпающийся, уютно шуршащий сквер. Они мягко золотили листву, но
гасли резко, будто залетели ненароком в черную дыру, стоило им
упасть на тени меж деревьев. Тени пульсировали и едва заметно
отставали от движения ветвей на ветру.
Суббота, 27 октября
Это случилось на исходе первой
недели, за которую Кира научилась бояться любых водных
поверхностей, включая чашки с чаем. Лужи она тоже теперь обходила
стороной, особенно те из них, что выглядели как провал в небо.
Мерно покачивающиеся в них облака в любой момент могли смениться
картиной куда менее умиротворенной.
Возвращая мысленно оторванные листы
календаря, Кира уже с трудом могла поверить, что понедельник
начинался как обычно.
Привычная до скрипа зубов,
облепленная мокрым листопадом Москва. Обычное утро ученицы десятого
класса – щуплой ботанички в очках и с толстой тёмной косой.
Застенчивой романтичной девчонки шестнадцати лет от роду.
Она мчалась в туалет, пытаясь
удержать жгучий поток слёз. Учитель за её спиной монотонно
отчитывал хулигана под дружный смех аудитории. Сегодня у Антона
новая идея — набросал ей за шиворот шелухи от семечек.
В туалете, отделанном надколотой
белой плиткой, было пусто и холодно. Сильно дуло из распахнутой
форточки. Кира открыла воду и оперлась обеими руками о края
раковины — стала просто смотреть, как в сливе образуется прозрачный
водоворот. Слёзы крупными горячими каплями срывались с ресниц и
падали вниз. Там смешивались с водой, что пахла хлоркой и
невезением, и утекали куда-то в бесконечность. Можно было
надеяться, что горечь слёз смоет горечь с души, но так почему-то не
получалось. Странная тоска заставляла плечи поникнуть. Обида?
Одиночество? Беспомощность? Злость на себя за то, что никак не
хватает смелости дать отпор? Пожалуй, всё сразу.
