Глава 1. Колыбельная и увядающий мир
Воздух был густым и неподвижным, как застывший мед. Он пах пылью, раскаленной черепицей и горьким отваром из корней, что тихо кипел на огне, наполняя маленький домик своим тревожным ароматом. За тонкими бумажными окнами небо было не голубым, а выцветшим, словно старая ткань, выжженная безжалостным, белесым солнцем. Третью неделю не было дождя, и земля вокруг их деревни потрескалась, обнажив свои сухие, безжизненные вены.
В самом сердце этой удушающей тишины раздался сухой, рваный звук, похожий на шелест осенних листьев.
– Кхэ… кхэ-кхэ…
Ли Ари вздрогнула, отрываясь от вышивки. Каждый этот звук отдавался в её груди острой болью. Она опустила пяльцы и скользнула к циновке, на которой лежал её младший брат, Джин. Его маленькое тело сотрясалось от кашля, тонкие плечи вздрагивали. На бледном лбу бисеринками выступил пот, а в широко раскрытых, потемневших глазах стоял страх.
– Тихо, Джин-а, тихо, – прошептала Ари, смачивая тряпицу в миске с прохладной водой. – Я здесь. Дыши со мной. Медленно.
Она приложила влажную ткань к его лбу. Жар, исходивший от его кожи, казался неестественным, таким же сухим и злым, как и погода за окном. Врач, приходивший на прошлой неделе, лишь качал головой. «Лёгочная хворь, – говорил он, пряча глаза. – Ей нужна прохлада, влажный воздух. А небо… небо глухо к нашим молитвам».
С тех пор Ари знала: главный враг Джина – не болезнь внутри, а мир снаружи. Каждый день, когда солнце поднималось в белесое небо, кашель брата становился глубже. Каждый порыв горячего ветра заставлял его задыхаться. Его хрупкая жизнь была связана с этим увядающим миром невидимыми, но прочными нитями.
Джин с трудом поймал её руку своими горячими пальчиками.
– Нуна… – прохрипел он, жадно глотая воздух. – Сыграй… для неба. Оно не слышит.
Сердце Ари сжалось. Он всё ещё верил. Верил в её маленькое волшебство.
Не говоря ни слова, она потянулась к своей старой бамбуковой флейте, лежавшей на полке. Инструмент был простым, без украшений, отполированный до блеска тысячами прикосновений. Для других это была просто флейта. Для Ари – продолжение её души.
Она села у изголовья брата, поднесла мундштук к губам и закрыла глаза. Она не думала о нотах или мелодии. Она думала о прохладном тумане в утреннем лесу. О тяжелых каплях росы на лепестках лотоса. О запахе мокрой земли после долгожданного ливня. Она вливала в музыку всю свою тоску по дождю, всю свою отчаянную мольбу.
Первые ноты сорвались с её губ – чистые, ясные, как родниковая вода. Они были тихими, но, казалось, сама пыль в комнате замерла, прислушиваясь. Ари не играла заученную мелодию; она играла просьбу. Её пальцы порхали по отверстиям флейты, рождая звук, который, казалось, мог бы заставить распуститься засохший бутон.
И мир отозвался.
Лёгкий ветерок, забравшийся в комнату, потерял свой горячий нрав и теперь едва ощутимо коснулся её щеки прохладным дыханием. Одинокий цветок дикой камелии за окном, до этого понуро свесивший голову, медленно, почти незаметно, приподнял свой венчик в сторону дома. Дыхание Джина стало ровнее, глубже. Судорожный кашель утих, сменившись мирным сопением. Он засыпал.
Ари играла, пока не почувствовала, что напряжение в воздухе спало. Когда она закончила, в комнате стало заметно свежее. Это было её тайное, маленькое чудо. Её дар, который она не понимала до конца, но который был единственным оружием в борьбе за жизнь брата.
Дверь тихо скрипнула. Вошла их мать. Её лицо, испещренное мелкими морщинками тревог, было как всегда строгим. Она бесшумно подошла к Джину, потрогала его лоб, сменила тряпицу. Лишь убедившись, что он спит спокойно, она повернулась к Ари. В её темных глазах плескалась не радость, а застарелый страх.
