Дождь бил по черепичным крышам, как барабанная дробь в пустой церкви. Ночь была густой, влажной и тянула за собой запах асфальта и мокрой листвы. Алекс Рид сидел на краю старой кровати, согнувшись, словно в попытке удержать весь мир на плечах. Голова гудела от усталости, а глаза жгло бессонницей – за последние годы ночи стали для него испытанием, а не отдыхом.
Квартира, которую он снимал на окраине города, казалась ему отражением его собственной жизни: пыльной, заброшенной и полной невыполненных обещаний. На столе валялись записи старых дел, тетради с заметками, пачки писем, на которые он так и не ответил. Всё это – свидетельства его провалов, ошибок и судеб, которые он не спас. Он взял одну тетрадь и провёл пальцем по строкам, где его почерк дрожал от усталости.
Город за окном спал, или, по крайней мере, пытался. Дым от труб и фонари создавали мутное оранжевое свечение. Пустые улицы отражались в мокром асфальте, как в гигантском зеркале. Алекс не раз ловил себя на том, что может часами смотреть на эти отражения, будто в них скрыта какая-то правда.
Он закрыл глаза и вспомнил дочь. Сэм. Её смех, крик радости на детской площадке, голос, который он теперь слышал лишь в памяти. Десять лет прошло с тех пор, как её не стало. Десять лет, и каждый день он думал о том, что мог бы сделать иначе.
Звонок.
Тот самый звонок, который он пытался забыть, появился снова, словно ночной кошмар, застрявший в реальности.
Телефон на столе завибрировал. Лёгкий, едва слышимый звук – звонок колокольчика в пустой церкви. Алекс схватил трубку.
– Ты не смог меня спасти… – произнёс голос.
Он замер. Голос был знаком до боли. Его собственный. Слова повторялись, но казались шёпотом из далёкого будущего.
– Кто…? – попытался он спросить, но трубка молчала.
Его сердце бешено колотилось, в груди образовалась пустота, которая сжимала всё тело. Он обошёл комнату, проверяя двери и окна. Никого. Только дождь за окном и собственное дыхание.
Алекс стоял у окна, прислушиваясь к стуку дождя.
Город под ним жил своей вязкой, сонной жизнью – машины оставляли шлейфы света, редкие прохожие спешили под зонтами.
И вдруг свет в его квартире мелькнул.
На секунду.
Едва заметно – но сердце сжалось, как от электрического разряда.
Он оглянулся.
В углу, на столе, диктофон включился сам.
Красный индикатор моргнул, щёлкнуло реле, и из динамика послышался шорох.
Потом – голос.
Тот же самый, что был в трубке.
Только теперь слова звучали иначе:
– “Не оглядывайся.”
Алекс замер.
Мир будто застыл вместе с ним.
Дождь стих. Даже тикание часов исчезло.
Он чувствовал, как за спиной – чьё-то дыхание.
Он медленно, очень медленно повернул голову.
Комната была пуста.
Но на стене, над письменным столом, – тень.
Не его.
Она двигалась отдельно, будто жила своей жизнью.
Алекс шагнул ближе – и тень отступила.
Секунда – и свет моргнул снова.
Когда лампа вернулась, тени уже не было.
Он тяжело выдохнул, выключил диктофон.
И только потом заметил: запись всё ещё шла.
На дисплее – время.
03:17.
Он сел обратно на кровать. Словно вдруг понял, что это не первый звонок. Он слышал его раньше, и всегда ровно в 3:17. Алекс оглянулся на часы: 3:17. Тот момент, который повторялся снова и снова, как рифма, которую невозможно разорвать.
В памяти всплыло старое дело – девочка, которую он не успел спасти три года назад. И та фраза снова звучала: “Ты не смог меня спасти”. Не звонок, не предупреждение, а обвинение, вырезанное в самой сути его жизни.
Он подошёл к зеркалу, к старой трещине в углу, и увидел тень за спиной. Её движения не совпадали с его. Он повернулся, но пустота квартиры встретила его глухим молчанием.
Вспоминались ещё дела, ещё ошибки: мужчина, который умер в переулке; жена коллеги, которая не дождалась помощи; ночь, когда он промахнулся и потерял шанс. Всё это плотно сплеталось в один клубок – петлю, из которой не было выхода.
