Когда Милюков вошёл в услужливо открытую перед ним дверь, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в России Джордж Уйльям Бьюкенен сидел за массивным письменным столом из дуба, и что-то торопливо писал. Весь вид дипломата говорил о том, что если его и предупредили о визите, он к нему не совсем готов по причине какого-то важного и незавершенного дела. Разве могло быть так, если бы к нему вошло лицо, прибывшее с официальным визитом? Нет, он не мог себе позволить такое обращение с ним. Однако, Милюков относился к другой категории людей. Бьюкенен про себя называл их «Робеспьерами». Они были во всех слоях населения России, разных специальностей и оттенков, составившие себе положение, или простые труженики, мужчины и женщины, старики и молодые, но всех их объединяло осуждение политики Престола и уверенность в том, что лишь они знают, как управлять этой страной. Для «Робеспьеров» у дипломата была разработана иная, отличительная ото всех правил и протоколов, манера общения. Иногда перед встречей с ними разыгрывались целые спектакли, чтобы они чувствовали себя в стенах британского посольства более свободно и комфортно и их умышленно не обременяли рамками разного рода этикета и условностями. Такой подход с порога располагал к непринуждённой, почти дружеской и доверительной беседе и сокращал сроки принятия разного рода решений. Вот и сейчас, Милюков наверняка должен был испытать вместе с чувством вины перед послом, который принимает его даже в момент исключительной занятости или в процессе решения неотложных задач, ещё и гордость от значимости своей персоны. А это сейчас важно. Россия, набравшая в мировой войне мощь и обеспечившая союзникам неизбежность разгрома Германии, стала не нужна в том виде, в котором она сейчас, а уж тем более её никто не желал видеть в числе победителей. От одной мысли, что по итогам этой войны ей доставались Босфор и Дарданелы, Бьюкенен потерял сон. Теперь он приложит максимум усилий, чтобы сокрушить эту страну изнутри, руками самих же русских…
Оклеенную обоями с замысловатым рисунком стену позади дипломата помпезно украшала картина в золочёной раме. Изображённый на ней природный пейзаж был нейтральным к политике и разговорам, которые проходили в этих стенах. Впрочем, как и весь интерьер в целом. Неординарный подход здесь и к расстановке мебели. Тыльной частью к письменному столу, вплотную, стояли диван и кресло. Бьюкенен считал, что в противном случае даже вид его рабочего места может стеснять собеседника. Поэтому, когда хозяин кабинета вдруг предлагал гостю сесть, тот оказывался спиной к атрибутам бюрократической канцелярии.
При появлении гостя, Бьюкенен отложил перо, поднялся из-за стола и вышел навстречу.
– Раз приветствовать вас! – с этими словами, сказанными на немецком языке, дипломат совсем по-приятельски распростёр руки, всем своим видом давая понять, что рад визиту и тепло улыбнулся. Со стороны могло показаться, будто в кабинет посла вошёл старый и закадычный друг. Однако Милюков возглавлял партию кадетов и был членом государственной думы, следствием чего эту встречу можно было считать одним из эпизодов кропотливой работы дипломата, ставившей своей целью возможность влияния на внутреннюю политику и устои этого государства. Милюков несколько месяцев пребывал за границей, и Бьюкенен был уверен, что эта поездка повлияла на планы и график его работы в России. Она и затеяна была исключительно с этой целью. Теперь послу не терпелось узнать, каков её конечный результат, а заодно понять, готов ли русский оппозиционер морально к тому, чтобы выступить в думе со своей обличительной речью? Милюков даже не подозревал, что его визави наиподробнейшим образом проинформирован не только о всей той работе, которую проделали с ним за границей, но и о планах, которыми он там делился. Для этих целей посол задействовал все новшества современной эпохи, и кроме дипломатической почты, активно пользовал телефон и телеграф. Пришлось на славу потрудиться и шифровальщикам, которые переделывали его доклады, справки и предложения в беззаботную болтовню о погоде, русском балете, ценах на продукты, женщинах и болезнях. Однако, в свою очередь Милюков не мог не подозревать, что вся та информация, которую ему преподносили в среде русских эмигрантов и подсовывали в тамошней прессе, требует хорошей цензуры. Он прекрасно знал, что она основана не на фактах, а, в лучшем случае, на слухах, если же и вовсе не является обыкновенным враньём озлобленных на Россию беспринципных и неразборчивых в средствах для достижения своих целей европейских политиков. Однако он всё ещё находился в том состоянии, когда эмоции и жажда каких-то действий, притупляет то чувство опасности, которую несёт переполняющая его энергия и юношеский задор реформатора. Возможно, где-то в глубине души и не совсем может быть осознано, Милюков всё же уповал на то, что Бьюкенен, на правах покровителя и, своего рода, куратора, отговорит его от предстоящего выступления. Возможно, он даже надеялся, что дипломат приведёт какие-то свои, более весомые аргументы, которые могут повлиять на его демарш. Но у Бьюкенена не было таких намерений. Нет, конечно, если Милюков заведёт об том речь, он сделает вид, будто обеспокоен за последствия, которые могут стать результатом выступления, но не более. В какой-то момент он непременно уступит. Бьюкенен был хороший актёр и превосходный психолог. Ему придётся сейчас пройтись по самой кромке обрыва, играя на патриотических чувствах Милюкова. Он будет создавать вид, будто против всякого давления на трон, однако умело подтолкнёт к действиям. Ему приходилось каждый день примерять на себя чью-то роль, зачастую вопреки желанию, независимо от состояния души и тела. Бьюкенен умел делать это виртуозно. Он с лёгкостью мог изображать из себя скорбящего по кому-то человека и наоборот, пребывая в скверном настроении, правдоподобно изображать весёлость. Как он однажды оговорился, политика сродни проституции, а хороший дипломат должен обладать качествами, что и леди древнейшей профессии. Такова его работа, ставшая смыслом жизни. Человек без нервов и симпатий, признающий только интересы британской короны. Пребывая в России, он обзавёлся ещё одной способностью и где-то в глубине души уже стал считать себя дрессировщиком. Человеком, который не понимает языка своих подопечных зверей, их переживаний и загадочных душ, но знает, за какие нити инстинктов дёргать, чтобы управлять и принуждать их делать то, что он хочет. При этом делать всё так, чтобы номер нравился зрителям. Даром что потомственный дипломат и все эти качества у него в роду передавались как у породистых собак или скакунов, с кровью.
