Глава 1: Кинжал на карте
Тишина в библиотеке Ла Гиральда была густой, как кровь, застывшая на камне. Я провела подушечкой пальца по лезвию толедского кинжала – холодная сталь, выкованная для моего прадеда, отражала блики от хрустальной люстры и шестнадцать пар глаз, прикованных ко мне. Шестнадцать капо Сеньорио. Воздух пах старым пергаментом, дубом стола, дорогим хересом Tio Pepe и подспудным страхом. Знакомым ароматом моей власти.
– Три тонны, – мой голос, низкий и ровный, разрезал тишину. – Кокаин высшей очистки. Гамбург. Сорок семь миллионов евро. Испарились. Как пар от кофе. Кто?
Я вонзила кинжал в центр карты Испании. Острие вошло в дубовую столешницу между Малагой и Кадисом – венами моей империи. Золотая рукоять в виде стилизованного орла дрожала. Никто не шелохнулся. Только Мигель Салазар, мой капо на южном побережье, выдал себя едва заметным подрагиванием века. Его смуглая кожа под безупречным костюмом Armani побледнела.
– Полиция, донья Изабелла, – он избегал моего взгляда, уставившись в резные ножки стола. – Операция Альбора. Перехватили у мыса Трафальгар…
– Полиция? – Я медленно обвела взглядом остальных. Каждый сидел, вжавшись в спинку кресла из черного дерева. – Полиция берет взятки, Мигель. Аккуратно. Тихо. Как уважающие себя крысы. Они не забирают грузы «Сеньорио». Это – вызов. Это – плевок в лицо. – Я выдернула кинжал. Карта порвалась с сухим треском. – Рамон Кастель. Он мстит за своего щенка. Помнишь, Мигель? Того наглеца, что посмел положить грязные лапы на мою племянницу Кармен? Ты лично устраивал его… морскую прогулку у скал Марбельи.
Мигель сглотнул. Его пальцы сжали подлокотники кресла до побеления костяшек.
– Донья Изабелла, Рамон стар, он не…
– Старость не синоним мудрости, – я резко повернулась к высокому окну со свинцовыми переплетами. За стеклом бушевал андалузский полдень. Кипарисы, посаженные отцом, стояли неподвижно в знойном мареве. Бирюзовое море сверкало, как рассыпанные сапфиры. – Он послал нам сигнал. Кровавый и кричащий. – Я повернулась, клинок все еще в руке. – Найди его. Сегодня. До заката. Привези в сала де аудасиас. Живым. У меня для него вопросы.
Фраза Зал Судилищ повисла в воздухе. Все знали, что это. Подземная комната под особняком, отделанная черным мрамором. Кресла с кожаными ремнями. Столик с инструментами, не менявшимися со времен Торквемады. Даже воздух там казался пропитанным болью и отчаянием поколений. Отец называл это место «кабинетом переговоров с упрямыми партнерами».
– Sí, Doña Isabella, – голос Мигеля был безжизненным. Он поднялся, склонив голову в почтительном, но скованном поклоне. Остальные последовали его примеру. Я кивнула. Они вышли, стараясь ступать бесшумно по персидским коврам ручной работы, устилавшим пол.
Когда тяжелая дверь из темного дуба закрылась, я подошла к камину. Над мраморной полкой висел портрет отца – Хуана дель Торо в расцвете сил, в парадном мундире генералиссимуса. Его темные глаза, точь-в-точь мои, смотрели на меня с холодной, неумолимой твердостью. Власть, Изабелла, – вспомнились его слова, произнесенные здесь же, когда мне было десять и я впервые увидела сала де аудасиас, – это не привилегия. Это клинок. Выпустишь его из рук – перережут твое горло. Доверие – яд, который мы не пьем».
Я дотронулась до золоченой рамы. «Сеньорио» было моим крещением, короной и цепями. Паутина из золота, страха и крови, раскинувшаяся от джунглей Колумбии до банковских башен Швейцарии. И где-то в этой паутине завелся червь, грызущий нити.
В кармане блейзера от Chanel тихо завибрировал телефон. Не тот, что для звонков. Специальный. Без номера. На экране – лаконичная строка:
