Княжна Рогнеда была красива, и Звениславка старалась пореже на
нее глядеть. Да стрыю на глаза поменьше попадаться.
В тереме стоял доселе невиданный переполох. Княгиня Доброгнева
гоняла слуг денно и нощно, и те мыли, терли, скребли, отчищали
шкуры, меняли сено, взбивали перину. Со дня на день ждали в гости
князя с мАлой дружиной. Звениславку то не касалось, и она норовила
улизнуть в свою горницу пораньше, сразу после вечерней. Уж больно
строга стала княгиня Доброгнева, да и стрый-батюшка, волнуясь перед
приездом дорогих гостей, все чаще стал покрикивать да замахиваться
на домочадцев.
— Знамо дело, ведь дочку сватать норовит! — шептались теремные
девки, ничуть не смущаясь того, что Звениславка их слышит. Слуги
считали ее ровней и не боялись. Обсуждали при ней и княгиню, и
раздоры их с дядькой Некрасом, и молоденькую княжну Рогнеду — дочку
на выданье.
«Отрезанный ломоть», — сказала про Звениславку однажды тетка
Доброгнева. Сказала много зим тому назад и больше не повторяла,
опасаясь мужниного гнева, а Звениславка все же запомнила, хоть и
была тогда еще совсем дитем.
Рогнеда ходила по горницам, гордо задрав нос, и мать, княгиня
Доброгнева, ее не одергивала.
— Рано, ох рано княжна возгордилась, — говорили слуги. — Не
сомкнул пока князь на белых рученьках тяжелые браслеты, не скрепил
сватовство.
Но дядька Некрас говорил так, словно сватовство — решеное дело,
и потому Рогнеда уже видела себя княжьей женой. Как ни крепилась
Звениславка, а все одно — завидовала двухродной сестре. Ее-то саму
дядька не торопился сватать, но Звениславка, ведая, что ее ждет, не
шибко печалилась. Коли родную дочку князь Некрас просватал за
князя, то вот братучадо, дочку давно погибшего молодшего брата,
прочил — самое великое! — кузнецу али дружиннику из общины.
Звениславка не смела ни роптать, ни просить. Княгиня Доброгнева
постаралась, чтобы нелюбимое братучадо крепко-накрепко запомнило:
она должна целовать руки своих дядьки и тетки за то, что приютили
сиротку, дозволили жить в княжьем тереме да растили вместе со
своими детьми.
— Славка, эй, Славка!
Она опомнилась, услышав голос тетки Доброгневы.
— Ты пошто посреди горницы столбом стоишь? Работы нет? — княгиня
спускалась по всходу, недовольно смотря на нее.
— Задумалась, тетушка, — Звениславка опустила взгляд, принялась
разглядывать дощатый пол у себя под ногами.
— За косы давно никто не трепал, — Доброгнева Желановна
сощурилась и, подойдя к Звениславке вплотную, рукой приподняла ее
подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — Увижу еще раз, что
бездельничаешь, накажу, мало не покажется.
— Да, тетушка, — покорно произнесла Звениславка, потупив
взгляд.
Княгиня была в дурном настроении, и не стоило давать ей повода
сорвать его на ней.
— Ступай, — женщина оттолкнула ее от себя и круто повернулась,
отчего полы темного, богато расшитого платья хлестнули Звениславку
по ногам.
Она посмотрела вслед уходящей женщине: княгиня Доброгнева надела
нынче свою самую красивую рогатую кику, с камнями да жемчугом, и
одно из лучших платьев.
«Верно, ждут князя нынче», — подумала Звениславка и поспешила
убраться из горницы. А то ведь княгиня не преминет проверить,
исполняет ли строптивая девчонка ее наказы.
Поднявшись по всходу, она увидела двух теремных девок: одна
ревела и утирала лицо, пытаясь переплести растрепанные косы, а
другая ее утешала.
— Нечего было рот открывать, дуреха, — озабоченно причитала
Забава. А вот первую, ревущую, Звениславка прежде не видела у них в
тереме.
— Как тебя зовут, милая? — спросила она, остановившись подле
девок. Забава стрельнула взглядом, но ничего не сказала.
— Устя, Устинья, госпожа, — всхлипнула девчонка. Совсем
молоденькая, зим одиннадцать, не больше.
