* * *
В семнадцать лет Таня могла лишь предполагать, но на самом деле и понятия не имела, как жизнь может измениться, можно сказать, оборваться за полсекунды. Яркая, счастливая и, казалось бы, очень долгая – становится воспоминанием, а затем серая и полная скорби. Таня знала, что такое скорбь, но по-настоящему понять не могла, так как никогда этого не испытывала. Она, наверно, вряд ли поняла, что скорбела, когда стояла между двух могил на загородном кладбище. Серый камень, из которого были сделаны надгробия, истощал печаль и холод. И Таня это чувствовала уголком сердца, большим замёрзшим уголком. «Простите меня, пожалуйста! Простите.» Смерть была так близко к ней, дотронулась до неё, но прошла мимо. Старая карга с косой только усмехнулась и клацнула зубами.
Тогда, ночью, часу в первом, Таня помнила большую спину отца перед собой, напряжённое гудение автомобильного мотора, тихое сопение брата, Коли, на соседнем сидении. Кондиционер гудел – приятно остужал, машина слегка вибрировала и этим усыпляла. Первыми поддались сну Коля и мама Оля. Мама спала как убитая. Перед тем, как расслабиться в машине, она встала в шесть утра и бодрствовала почти восемнадцать часов, и пять из них в своей однодневной командировке, затем прошлась по магазинам в дорогом торговом центре, уж так повезло попасть на распродажу, и остаток времени провести в машине. Семилетний Коля вслед за мамой ходил по примерочным, получил школьную форму и так понравившееся ему милый красный пиджачок на первое сентября. «Если бы он знал, что учится не так уж весело.» Такой двухчасовой поход утомил младшего брата – тоже спал. Но не крепко, на редких кочках он приоткрывал глаза и опять закрывал. Папа Володя сумел уснуть в машине днём, пока его семейство было съедено на два часа стеклянными дверьми торгового центра, но с зевками вёз себя и семью домой. Таня хотела следовать его примеру, да только зевки были чаще раза в два, и веки утяжелились куда сильнее, чем хотелось. За окном она ничего толком разглядеть не могла, но точно знала, что они движутся быстро. Даже, наверно, слишком.
– Нам ещё долго? – Таня подняла взгляд на папин седеющий затылок.
– Нет, – послышался голос отца. Таня уловила, что он на неё смотрит через зеркало заднего вида. Взгляд у него уставший. Девочка протёрла глаза.
– Поспи, – папа снова смотрел на дорогу. – Ты успеешь вздремнуть.
Таня привстала и посмотрела через плечо отца на стрелку спидометра. «Сто тридцать.»
– А сколько примерно осталось?
Владимир вздохнул, будто у него не нашлось ответа на вопрос дочери. Хотя, может быть, он просто от усталости раздражается – машина ускорилась, а спидометр показал сто сорок.
– Не знаю. Километров шестьдесят-пятьдесят.
На плавном повороте Володя снизил скорость, но, повернув, снова набрал те же сто сорок. Понемногу стрелка спидометра набирала сто пятьдесят. Нога на педали газа начинала колоться изнутри. «Этого ещё не хватало.» Володя сменил ногу, а затёкшей ступнёй стал наворачивать круги, пытаясь разогнать кровь. Когда скорость чуть превысила сто пятьдесят пять, нога перестала беспокоить, и он переставил её обратно. Чей-то зевок и опять тихий гул мотора. Ольга перевернулась с левого бока на правый и шумно набрала в лёгкие воздух. А Коля наоборот: с правого на левый. Таня умилилась его по-детски маленькому лицу и, если бы он не спал, она бы ущипнула его за пухлую щёчку. Или за немного курносый, веснушчатый нос, доставшееся ему от бабушки. У Тани был совсем обычный отцовский прямой нос, ещё у неё светло-голубые глаза от мамы, а карие у Коли от папы. Волосы у них были идентичные, русые, только у Коли на один оттенок темнее. Коле очень не нравилось, когда его щипают, отвечал кулаком или взаимным щипком. Но что бы он не делал, это вызывало очередной танин смех, издевательский, но такой глупый, что хотелось тоже засмеяться. «Зуб за зуб» – так называла это мама. Когда Коля впервые услышал такое несложное из трёх слов предложение, начинал его повторять и часто невпопад. Таня называла его дурачком, Коля опять злился, смешно дрался, сестра задыхалась от хохота и так продолжалось до бесконечности (до тех пор, пока мама их не разнимет).
