Командир Рискайского взвода Вольх Сова стоял в узкой галерейке
между оружейной и казармой. Он уже сменил караульных у ворот и
отпустил по домам ночной патруль, а теперь тоскливо наблюдал через
окно, как на внутреннем дворе крепостицы готовится к построению
конный разъезд.
Маэлево Око едва вылезло из-за виднокрая, но уже жгуче и зло
смотрело в щель между смурными тучами. И люди, и лошади густо
потели, приманивая полчища мух. Парни толпились в тени, подтягивали
подпруги, лишний раз проверяли снаряжение. Разглядывая их лица,
Вольх явственно представил себе тот кислый похмельный дух,
замаскированный жёваным чесноком, что витает сейчас во дворе.
Твердислава, к примеру, даже и нюхать не требуется, по роже видно,
что приполз с Бодуна и всю ночь там отнюдь не пряниками угощался.
Вот куда его такого? Только в резерв. А с завтра — на конюшню,
дневалить, чтобы вспомнил, где у человека совесть.
Дался им этот Бодун… Можно подумать, за Оградой самобулька
слаще. Дождались бы, пока ворота закроют на хлябь, и квасили себе
чинненько в посадском кабаке. Парни помоложе, вроде, выглядят
поприличнее, но тоже хрустят чесноком. Одна поморийка Торвин
смотрит бодро и чеснока не жуёт. Как обычно. Эх, Торвин…
Здоровенная, грубая, словно вытесанная топором. Напялит шлем,
вскочит на коня — и не узнаешь, что девка в строю.
Когда Вольх только пришёл во взвод, девка среди патрульных была
делом неслыханным, да и поморийцев князь на службу ещё не брал. Из
их племени в гарнизоне значился лишь целитель, Свит по прозванию
Селёдка. Ребята из Хребтецкого взвода, при котором стоит лазарет,
рассказывали, что нравом лекарь обладал угрюмым и склочным, так что
все вздохнули с облегчением, когда он, оставив службу, съехал из
посада. Уже кругом или двумя после того проситься в княжье войско
заявились Улле Торн и Ларсен Валькйоутсен*, оба белобрысые и
белозорые, как и положено поморийцам. Однако на этих двоих народ
косился недолго. Оба оказались годными парнями: надёжными в бою и
весёлыми в мирной жизни. А Ларсен к тому же умел сходу плести
забавные вирши, чем потешал всех вокруг. В одном только лёгкий нрав
ему изменял: чуть дело касалось его дочери, Торвин, Лебедь
становился обидчив и строг.
Жила она при казарме, высокая, нескладная, некрасивая лицом, с
красными лапищами и коротко обкромсанными волосами. Отец почему-то
не пристроил её к портомойне или кухне, а учил военному ремеслу,
словно отрока-новобранца. Во взводе Торвин сперва почитали за
мальчишку, а потом, узнав, что она девка, удивлялись: где ж коса? А
приданное? Да как же замуж? «От той косы одни воши», — сурово
отвечал Ларсен таким тоном, что любопытные вмиг затыкались и больше
уж с глупыми вопросами не лезли.
Когда Ларсен умер от ран, а Улле стал скудаться здоровьем и
сменил патрульную службу на работу в шорной мастерской, Торвин
осталась во взводе и, справедливости ради, несла службу получше
иных парней. Много воды утекло с той поры, пятнадцать Маэлевых
кругов убежало. Из начинавших службу в те дни у Рискайских ворот
уцелели лишь сам Вольх, Твердислав да Торвин. Вот только Вольх за
это время поднялся до командира взвода, а Твердь с поморийкой так и
тянут патрульную лямку.
Двери конюшни ещё раз распахнулись, и на двор выкатился десятник
Сгод. Опять верхом прямо из стоила. Шарахнет его когда-нибудь кляча
головой о притолоку… И ящер бы с ним, дураком, но молодёжь ведь
смотрит, набирается ерунды. Попробуй, заставь новобранцев соблюдать
порядок в то время, как «старички» у них на глазах чудят.
Патрульные полезли в сёдла, выровняли строй. Сгод принялся
скороговоркой бормотать инструктаж: соблюдение устава, сохранение
бдительности, правила безопасности, вежливое обращение с мирным
населением… Вольх столько раз и выслушивал всё это, стоя в строю,
и, стоя перед строем, торопливо проговаривал сам, что, даже не
слыша голоса десятника, угадывал его слова. «Сейчас начнёт
раздавать старшим пар путевые листы». Десятник, и впрямь, выудил из
седельной сумки бумаги, раздал старшим, а Твердю и ещё одному из
патрульных указал на коновязь. Правильно, так и надо. В резерв их.
«А теперь — можете приступать к несению службы», — подумал Вольх, и
тут же, услышав эти слова от дестника, к Сгоду подъехал его
напарник, остальные разобрались в двойки позади них, и конный строй
дружно потопал через распахнутые ворота крепостицы на привратную
площадь. Там разделились: две пары свернули в Посадский проулок и к
выезду на Изенский тракт, ещё две пошли дальше через площадь, к
Рискайским воротам. «Постарайтесь без приключений, ребятки», —
буркнул им вслед Вольх и побрёл спать.
