Теперь я знаю, что немного
жертвенности - это... очень много.
А. Сапковский 'Меч
предназначения'
Сегодня настал тот самый день.
День, который я ждала и молча ненавидела всю свою сознательную
жизнь. Вместе с рассветом началось мое двадцатое лето. Но мне не
суждено узнать, каким оно будет. Ведь этот день должен стать
последним в моей жизни.
Едва рожденную, не позволив
узнать тепло материнских рук, меня забрали из колыбели, дабы
воспитать в стенах храма с одной единственной Великой Целью -
преподнести в дар Создателю мира. Нас было тринадцать маленьких
девочек, появившихся на свет в неподходящий момент, с особым
символом на предплечье. Согласно заветам, служители церкви
поместили нас в особые храмы, где должны были воспитать по
Уставу.
- Твоя одежда, - бесцеремонно
распахнув дверь, в комнату ворвалась послушница. Маргарет была уже
в летах, невысокая, сутулая. Седые волосы по обыкновению спрятаны
под накрахмаленный чепец. Я сразу отметила, что она нервничает. Ее
короткие узловатые пальцы неуверенно и в то же время суетливо мяли
ткань принесенной одежды, напряженные плечи, взгляд ее метался по
комнате. Подбородок дрожал, будто Маргарет хотела что-то сказать,
но не решалась.
Прежде чем повесить балахон на
стул, она несколько раз раздраженно встряхнула его. А повесив,
принялась разглаживать. Взгляд ее то и дело возвращался ко мне.
- Спасибо, Маргарет, - с
вежливой улыбкой отозвалась я.
Послушница еще некоторое время
помялась, но заговорить не решилась. Вышла из комнаты.
Тяжело вздохнув, я спустила
ноги с постели. Половицы натужно скрипнули в ответ. Выдохнула,
прикрыла глаза. В груди все сильнее тяжелела пустота.
Подойдя к окну, распахнула
створки. Озорной летний ветерок поспешил ворваться в комнату,
лизнул прохладным языком щеку, перебрал едва весомо пряди
волос...
Мир за окном был все тот же.
Зеленая лужайка внутреннего двора, грядки и парник у дальней стены,
посыпанные гравием дорожки. Визгливо лаяла вдалеке собака, стучала
копытами лошадь. Стая птиц с гиканьем промчалась над лесом, кем-то
потревоженная. Людские голоса. И звук набата в моей голове,
отбивающий последние часы жизни.
Я не считала времени, что
простояла у окна, лишь смотрела в эту бескрайнюю синеву. Небо
сегодня казалось особенно глубоким. Словно смотришь в бесконечный
голубой омут. Невозможно далекий, но в то же время, протяни руку и
коснешься.
Я не могла надышаться этой
свободой, не могла отпустить подоконник, сжимая его побелевшими уже
пальцами.
Последний день.
Звон колокола заставил
вздрогнуть. Собирают к завтраку. Какая глупость...
Но все же пришлось взять себя
в руки.
Стянув ночную сорочку, бросила
ее прямо на полу. Маленькое хулиганство напоследок.
Обнаженная, долго стояла перед
развешенным на стуле балахоном. Смотрела на него, выжидая, будто он
способен дать ответы. Почему именно серый? Не белый, не черный, а
серый? Из грубого полотна. Мне целый день ходить в нем? Я ведь пока
еще жива...
Впрочем, какая разница.
Я все время гадала, каким
будет сегодняшнее утро. Насколько сильно разбередят душу грядущие
события? Но, видимо, так свыклась с уготованной участью, что
ключевой день совершенно не отличался от прошлых. Лишь немного
сильнее щемило в груди, чуть больше тоски, сожаления. И злость. С
каждым шагом, с каждым вдохом и выдохом, злость внутри распалялась
все сильнее. Будто очередная прожитая минута, давила на меха,
раздувая темный огонь в моей душе.
Ополоснувшись прохладной
водой, растерла лицо грубым полотенцем. Подняла взгляд, найдя
отражение в зеркале. Раскрасневшиеся щеки ярко контрастировали с
белизной ткани на фоне тусклых золотистых волос. Зеленые глаза
лихорадочно блестели.
