…люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными. В бесконечных буднях и горе – праздник, и пожар – забава; на пустом лице и царапина – украшение…
М. Горький
В тот злополучный день Клавдию никто не разбудил. Обычно её мать на рассвете приходила пожелать доброго утра, но в спальне так и не появилась даже горничная. Догадки были одна хуже другой. Наскоро одевшись, девушка выглянула из своей комнаты в коридор. Она увидела распахнутую дверь отцовского кабинета, отчего тревога усилилась и вынудила её оглядеться вокруг в поисках подсказок. Внутри было пусто и зябко. Несмотря на сквозняк, чувствовался незнакомый тяжёлый запах дублёной кожи и табака. Ветер из открытого окна скинул на пол бумаги и носил их из угла в угол. На ковре остался песок с мелкими камешками: несколько чужих человек топтались у стола. Слуги никогда не входили в кабинет.
Компаньонка, не успевшая снять пальто и шляпку, подбежала к Клавдии по пути в столовую, её маленькое лицо было мокрым и раскрасневшимся. Задыхаясь, она выпалила:
– Крепитесь! Ваших родителей увели, мадам. Увы, бунтовщики не посмотрели на их заслуги и добрую славу.
– Кто дал им право забирать людей? – плечи Клавдии нервно дёрнулись. – Что нам теперь делать, Жюли? Спрятаться?
– Будем вести себя тихо. Вряд ли они будут вас искать, вы слишком молоды, в государственных делах не участвовали.
– Можно подумать, участвовала мама!
– Она – графиня, – всплеснула руками компаньонка, – этого довольно для взбесившейся черни.
В ту минуту происходящее казалось нелепой игрой. Как будто родители решили проучить своенравную дочь, дать поволноваться, а на самом деле уехали в гости.
Клавдия заставила себя выпить чаю под причитания Жюли и съесть крохотный ломтик румяного хлеба с маслом. Она никогда ещё не завтракала одна. Казалось, вот-вот пропавшие вернутся – возмущённые, раздосадованные, но свободные и живые. Однако тяжёлая входная дверь ни разу не хлопнула, а любимая фарфоровая чашка с маленькой розой, нарисованной на дне, уже дважды опустела.
Спасаясь от гнёта непривычной тишины, Клавдия распахнула окно, выходившее на площадь с ратушей и собором. Порыв осеннего ветра, носившего дым очагов, окатил холодом её открытые плечи, с замшелой крыши соседнего дома сорвалась в ненастное небо стайка грачей. Площадь пустовала, будто была ради чего-то расчищена и ждала своего часа. Клавдия уловила странный рокот, менее всего похожий на звук и более – на вибрацию. Будто в подворотне рычал громадный разозлённый зверь, но оставался невидимым. «Просто моё сердце от волнения выпрыгивает из груди, колотится о рёбра», – подумала она и снова затворила окно.
В два часа пополудни дворецкий сообщил о том, что явился некий господин и просит принять его срочно. Клавдия велела пригласить его в гостиную. Когда она вошла, визитёр поднялся из кресла и вытянулся во весь рост. Это был со вкусом одетый высокий мужчина, которого она никогда раньше не видела.
– Слава богу, вас не тронули! – произнёс он, накрыв ладонью кармашек сюртука. – Право, это чудо! К вашим услугам Гордон Лейт, мадам. – Учтивый поклон украсил сказанное. – Я давний друг вашего отца.
– Очень приятно. Ваша фамилия на слуху. Жаль, что мы познакомились в такой ужасный для нашей семьи день, – Клавдия мягко опустилась в реверанс. – Известно ли вам что-то? Есть ли повод волноваться?
– О, к сожалению, есть, и очень веский. Ваших родных доставили в крепость Флют. Господин Раймус успел направить мне короткую записку, и милостью божьей она достигла адресата.
Слёзы сдавили горло юной графини.
– Ведь они ничего не сделали! Они не преступники! У мамы слабое здоровье, она не выдержит темницу!
