– Мила, а погнали в ЗАГС! – орет Даня на всю утреннюю улицу.
Мы выходим из клуба, на часах почти
шесть утра. Меня передергивает от ощущения прохлады на обнаженных
ногах. На плечах пиджак моего лучшего друга, который и проорал это
безумное предложение.
От неожиданности спотыкаюсь на своих
высоченных шпильках. Ещё полчаса назад в клубе он зажимал двух
девчонок, чем причинял мне почти физическую боль.
Но я настолько уже сжилась с
безответной любовью, что эта боль стала частью меня. Я отыгрываю
роль лучшей подруги Кудрявцева, а сама медленно умираю каждый раз,
когда вижу его с новой пассией.
Даня окидывает меня затуманенным, но
оценивающим взглядом. Хищно усмехается.
– Все-таки ты охрененной красоткой
выросла, Мила, – тянет слова, – если б не наша дружба…
У меня от этих слов внутри пузырьки
рождаются, бабочки в животе и вся вот эта прочая мишура.
Он затыкается, потому что сам
спотыкается на какой-то выбоине.
Хватаюсь за него, чтоб он не рухнул
всей своей двухметровой тушей на тротуар. Кудрявцев еле держится на
ногах после бурного празднования своего двадцатипятилетия.
Он качается, но я перехватываю его,
и мы избегаем участи оказаться вдвоем на асфальте.
– Ну погнали в ЗАГС, Романова, –
канючит и чуть ли не топает ножками.
Как мальчишка.
– В шесть утра? – кривлюсь. – Боже,
зачем так пить, Кудрявцев?
Мой друг поворачивается ко мне,
наклоняется так, что я вижу искорки в его зеленых глазах. У меня
дыхание перехватывает от его близости.
Хотя сколько раз я обещала себе
спокойнее на него реагировать, а не как влюбленная идиотка, готовая
за ним на край света рвануть, стоит ему только пальчиком
поманить.
– Ты моя говорящая совесть, Ромашка,
– пытается щелкнуть по носу, но промахивается, – да погнали.
Закатываю глаза.
– Дань, тебе надо проспаться.
Качаю головой. Даня добирается до
ближайшей скамейки и плюхается на неё. Рубашка сверху расстегнута,
на груди виднеется серебряная цепочка с крестом – мой подарок. Сам
он расслабленно откидывается на спинку и задирает голову к небу.
Кажется, что он сейчас отрубится.
Если бы я его не знала десять лет,
то так и подумала бы. Но это же Даня, он умудряется всю ночь
напролет гулять, а утром может рвануть решать важные дела.
– Где наше такси, Романова?
Смотрит по сторонам. Город только
собирается просыпаться. Редкие машины, автобусы...
– О, – у Дани загорается взгляд,
когда он цепляется им за проплывающий мимо троллейбус, – а поехали
на марике, а? Ми-и-и-ил.
Не могу сдержать хохота.
– Дань, ты и маршрутка сейчас явно
несовместимы.
Он надувает и без того пухлые губы.
Я в очередной раз на них залипаю. Он ловит меня за подглядыванием и
нагло ухмыляется.
Резко подается вперед. Хватает меня
за бедра. Делаю резкий вдох. Прикосновение его горячих ладоней
прошивает насквозь.
Друг прислоняется лбом к моему
животу, шумно выдыхает.
– Спаси меня, Романова. Я без тебя
не справлюсь.
Поднимает на меня умоляющий взгляд.
А мне тут же хочется на все согласиться. Но я понимаю, что это
Даня… с ним невозможно серьезно о чем-то разговаривать. Он может
запудрить мозги любой, а потом пропасть с радаров.
Я так не хочу. Не просто так десять
лет держусь рядом с ним. Мне хватает нашей дружбы. Без него я и дня
не выгребу. Поэтому терпеливо принимаю роль его подруги. А у самой
сердце замирает, когда он рядом.
На фотки его любуюсь ночи
напролет.
Говорю же… дура!
– От чего тебя спасать? –
фыркаю.
Складываю руки на груди. Внимательно
смотрю на красивое лицо. Штанга в брови, искрящийся взгляд,
взъерошенные волосы. Весь такой знакомый и родной, что сердце
замирает в груди.
Я поняла, что втрескалась в него по
уши, когда мне было девятнадцать.
Он всегда считал меня своей в доску
девчонкой. С того самого дня, когда мы на свадьбе родни
столкнулись. Я была со стороны жениха. Он – со стороны невесты. Мне
было двенадцать, ему - пятнадцать.
