«Сейчас я понимаю, почему тигры едят своих детенышей».
Аль Капоне
Эдинбург, февраль 1915
Ллойд-Парк напоминал древний замок. Не такой, на какие она насмотрелась в Эдинбурге, с острыми шпилями и суровыми высокими окнами. Нет – поместье лорда Энтони оказалось похоже на дворец из книги с картинками, которую она видела в витрине книжного магазина. Ухоженные сады, посыпанные песком и гравием дорожки, свежевыкрашенные ворота, распахнутые так гостеприимно, будто только их и ждали. И окна. Светящиеся, почти праздничные, невзирая на неприветливый февральский вечер.
Джен обернулась к отцу, но наткнулась взглядом на плотно сомкнутые губы и снова отвернулась. Она не обижалась. Отец был растерян и всё ещё зол. Не на неё – на покойную мать, которая набралась смелости лишь на смертном одре, чтобы написать ему. Увы, никак успокоить отца Джен не могла: из всех людей, с которыми ей довелось встречаться, именно этот находился будто за каменной стеной. Не достучаться, не коснуться аурой, не развеселить. Не поиграться, когда скучно.
Суровый мужчина, который явился в ночь смерти мамы и так и застыл на пороге убогой комнаты на чердаке. Человек, который вызвал улыбку на почерневших и бескровных губах.
К слову, мама никогда так не улыбалась. Даже для неё.
Джен помнила, как мама протянула иссохшую руку навстречу мужчине, и тот, словно решившись, шагнул наконец внутрь. Присел рядом с кроватью и накрыл слабые, дрожащие пальцы крепкой рукой.
– Тони…
Лицо мужчины, холёное, по-своему привлекательное, исказила мучительная гримаса. Хозяйка комнаты, которая провела важного гостя наверх, верно, умилилась, решив, будто тот страдает из-за горькой встречи и скорой неминуемой разлуки с давней возлюбленной.
Джен чувствовала, что тому попросту стыдно. За связь с этой женщиной, за собственную трусость, за проклятое воспитание, которое не позволило проигнорировать, закрыть глаза…
За неё, маленькую и спокойную, изучавшую его с детской непосредственностью и недетским интересом.
– Уведите ребёнка, – глухо велел мужчина, не оборачиваясь.
Хозяйка комнат на миг застыла, затем кивнула, сломано и подобострастно, и шагнула к Джен на деревянных ногах.
– Я не хочу уходить.
Мужчина напрягся и обернулся, впервые взглянув ей в глаза.
– Ступай, – велел он напряжённо.
– Я не хочу, – повторила Джен, спокойно встретив его взгляд. И добавила, уже обернувшись к хозяйке, – вы идите. Я позже приду.
Та встрепенулась, сделала нерешительный шаг к двери и озадачено глянула на гостя. Тот медленно кивнул, словно подтверждая просьбу Джен, и хозяйка наконец покинула комнату, бесшумно прикрыв за собой дверь.
– Ты не просто повлияла на неё, – разглядывая Джен, поражённо заметил мужчина. – Ты отменила мой приказ. Как?
Джен засмотрелась на блестящие пуговицы на дорогом пальто гостя и не отозвалась. Таких мужчин она вообще раньше не встречала: ни в гостином дворе, где проживали они с мамой, ни на улицах, когда они выходили погулять. Кажется, даже в здешних экипажах она не видела таких лиц и настолько красивой одежды.
А ещё у незнакомца оказался приятный запах. Холодный, свежий, как дуновение нездешнего ветра. Гораздо позже Джен поняла, чем пах для неё английский лорд в эдинбургских трущобах.
Переменами.
Она не возражала: что угодно лучше, чем вонь гостиного двора и запах умирающей матери.
– Джен невозможно приказать, – слабо выдохнула мама. – Мне кажется… она такая, как ты, Тони… Небом клянусь, она твоя дочь…
Лорд Энтони Ллойд не сводил глаз с Джен, а она всё ещё рассматривала его одежду. Тонкие кожаные перчатки, начищенные ботинки, белоснежные манжеты, выглядывавшие из-под рукавов потрясающего пальто. Шарф, элегантный и бесполезный при такой погоде.
