Пустой и безликий больничный коридор вот уже пятый час вызывал у
меня стойкое желание сбежать подальше. Я сидела в облезлом
неудобном кресле, зажав ладони коленями, не в силах ни думать, ни
что-либо предпринять. Разве может простая операция, даже с
осложнениями, о которых мне сообщили на бегу, длиться столько
времени?
Не было сил даже заглянуть в телефон и отрешиться от реальности
за чтением любимой книжки. И как читать, когда мир вокруг рушится,
и скоро уже не останется ничего
Безликая белая дверь резко распахнулась, выплёвывая стремительно
выходящим врачом в синем хирургическом костюме. Стёкла очков
блеснули под тускло горящими лампами. Я вскочила мгновенно, хотя,
казалось, все члены одеревенели в неудобной позе от долгой
неподвижности. Бросилась наперерез врачу, рискуя сбить его с ног.
Однако эскулап показал хорошую реакцию и успел затормозить и меня
остановить, прихватив за плечи.
— Ева Берман? — хирург выглядел усталым, у рта залегли суровые
складки, на лбу блестели бисеринки пота. Я понимала, что он очень
устал, я понимала, что… — Сожалею. Ваша мама… Внезапная остановка
сердца. Мы сделали всё, что могли, но… Примите мои соболезнования.
Ева, с вами всё в порядке?
Я смотрела на врача частной клиники, какого-то давнего друга
Ксении, маминой подруги, и не понимала ни слова. Слышала только
гулкое биение своего сердца где-то в горле и жутковатый очень
громкий вой, словно совсем близко выл на луну большой серый волк.
Хирург — «первоклассный, Маша, золотые руки» — расплывался в
сине-белую кляксу. Осознала, что зажимаю свой рот обеими ладонями,
и что странный вой раненого зверя рвётся именно из моей груди.
Замолчать удалось от резкой пощёчины — уж не знаю, у кого поднялась
рука. Ничего не видела перед собой.
Вокруг возник шум, какие-то новые голоса, меня усадили обратно в
кресло в несколько рук, кто-то помог выпить непонятную жидкость,
обжегшую горло, хотя это была простая холодная вода, как уверяла
сердобольным голосом женщина в белом. Я закашлялась, мотая головой,
и внезапно совершенно ясно осознала: мама умерла, её больше
нет.
***
Дни и недели после маминых похорон прошли как в тумане. Боюсь, я
замкнулась в себе, потеряв самого близкого и единственного родного
человека. У нас с мамой никого не было, но мы были сами друг у
друга, а теперь я осталась одна. Да, не всегда у нас было все
гладко и прекрасно, всякое случалось — и хорошее, и плохое, и
страшное, и весёлое. Но мама — это мама, обнимет порой просто так,
посидит рядом даже молча, а на душе сразу хорошо и тепло…
Да, я уже давно взрослая, недавно исполнился двадцать один год,
получила аттестат зрелости, разрешение иметь детей и самой их
воспитывать, но с невыносимой потерей никак не получалось
смириться. Ведь маме и сорока ещё не было, и ничто не
предвещало…
Моей затянувшейся депрессии способствовала ещё непонятная
травма, врачи говорили — последствия сильного стресса. Я больше не
могла говорить. Рот открывала, слова вроде бы проговаривала, но
звуки издавать не удавалось. При этом я вполне могла мычать, закрыв
рот, тут связки работали нормально, но говорить членораздельно не
выходило, как ни старалась.
С работы пришлось уволиться — кто станет держать сотрудника в
колл-центре, у которого пропал голос? Проверять я не стала,
написала «по собственному желанию». К счастью, отрабатывать
положенные две недели не заставили, вошли в положение.
Появилась куча свободного времени, которое непонятно было, чем
занять. Я целыми днями сидела дома, утыкаясь в бук, выполняя
несложную работу фрилансера. Или шила бездумно на своей любимой
швейной машинке что-то новенькое, и только потом понимала, что это
платье или симпатичная блузка для мамы, которой больше нет.
Наверное, я потихоньку сходила с ума, я потерялась, и никак не
могла выплыть.
