Принесла Золушка две миски
чечевицы мачехе, стала радоваться, думая, что теперь-то ей можно
будет идти на пир, а мачеха и говорит:
— Ничего тебе не поможет: не
пойдешь ты вместе со своими сестрами, — и платья у тебя нету да и
танцевать ты не умеешь, — нам будет за тебя только стыдно.
«Золушка», сказки братьев
Гримм.
Ближе к последней, самой мрачной, трети осени есть одна
праздничная ночь, о которой люди знают не так уж много – хоть и
любят рассказывать о ней путаные сказки. В былые времена ее
опасались куда больше, не решаясь выйти за порог с наступлением
сумерек, но чем реже случались недобрые чудеса – тем храбрее
становился человек. Забыты были многие запреты и теперь уже
говорили, что этой ночью не стоит ходить лишь на кладбище или же в
лес, а людские поселения и дороги вполне безопасны для
припозднившихся гуляк. Впрочем, страшные сказки все еще были любимы
детьми (да и взрослыми) и оттого в канун Мрачной Ночи во многих
домах устраивали праздники и танцы, наряжаясь нечистью и пугая друг
друга страшными масками. «Раз уж в эту ночь веселится волшебный
народец, отчего бы и нам не выпить горячего вина?» - рассуждали
люди, сами не зная, верят ли они в рассказы о странных проказливых
созданиях, некогда населявших леса и поля, или же просто хотят
лишний раз согреться, предчувствуя приближение зимних холодов.
К тому же, череда осенних праздников всегда заканчивалась
чередой помолвок – когда же еще уговариваться о свадьбе, как не
после лета, полного трудов и забот? Вечера тянутся все дольше,
туманы не рассеиваются и к полудню, и даже самая теплая осень во
второй своей половине темна и мрачна без праздничных огней, без
веселых танцев и хмельных застолий. И в городах, и в деревнях
наступила пора, когда то в одном почтенном доме, то в другом
созывают гостей со всей округи, чтобы добродушные захмелевшие
родители условились о свадьбе, пока их дети отплясывают под веселую
музыку.
Однако Эммелин, рослую четырнадцатилетнюю девочку, всю осень
оставляли по вечерам дома, несмотря на ее просьбы. Как ни надеялась
она, что на этот раз ей позволят побывать на танцах вместе со
старшими кузинами, тетушка Алинор сказала:
-Не в этом году, милая. Ты еще недостаточно взрослая, чтобы
допоздна плясать.
-Но я выше ростом чем Джослин! – воскликнула Эммелин, едва не
плача от досады. – У меня есть нарядное платье!.. И маска!..
Но тетушка была непреклонна: ни высокий рост, ни платье, ни
добросовестный труд на кухне и в поле не были приняты ею во
внимание.
-Кто-то должен остаться с Кейти и Эллайтом, - сказала Алинор. –
Им будет страшно одним дома, а кухарка наверняка заснет, едва
только солнце сядет. В следующем году - обещаю! - ты всю осень
будешь бегать на танцы со старшими девочками!..
Эммелин была очень расстроена, но даже самое горькое
разочарование не заставило бы ее подумать плохо о своих опекунах:
сама она была сиротой, из доброты принятой к себе дальними
деревенскими родичами – землевладельцами средней руки из тех, что
не гнушаются выходить в поле вместе со своими же работниками и
слугами. У Алинор и ее мужа, Джассопа Госберта, без нее детей
имелось в избытке: четверо – две девочки и два мальчика – старше
Эммелин, и еще двое появились на свет уже после того, как ее взяли
в дом. То была дружная семья, состоящая в неком смутном родстве с
покойной матушкой Эмме, и никто, кроме них, не вызвался заботиться
об осиротевшем младенце. Алинор всегда была добра к девочке, ее
нельзя было упрекнуть в каком-либо жестокосердии; однако от Эмме не
скрывали, что родным детям Госбертов она приходится дальней
кузиной. Впрочем, вздумай Алинор и Джассоп сохранить в тайне
историю Эмме – у них ничего бы не вышло, ведь девочка была ничуть
не похожа на здешний люд: смуглая, кареглазая, темноволосая –
ничего общего с рыжеватыми веснушчатыми Госбертами и их
соседями.
