-Дьявольщина, принца Эрика успели предупредить! – крикнул кто-то
из своры, ворвавшейся в королевские покои. Взбудораженные люди,
забрызганные кровью, рычали, словно дикие псы, позабыв о своем
благородном происхождении – а многие из заговорщиков носили звучные
титулы и по праву гордились древностью своих родов.
К сегодняшней ночи они готовились давно, воображая, как
расправятся с наследником королевского рода – слишком слаб он был,
слишком юн, слишком красив для того, чтобы не вызывать искушение
уничтожить, убить, растерзать. Принца Эрика любили женщины, но
любили недолго: его высочество отличался непостоянством и не щадил
чувства красавиц, все время находясь в отрешенном поиске чего-то
нового, неизведанного в любви. Мужчины же, в большинстве своем,
ненавидели Эрика, безошибочно чувствуя в нем скрытую
порочность, избыточно сладострастную для этого северного края – он
унаследовал ее от матери, принцессы южных кровей.
И вот пришел тот час, когда власть в королевстве могла
перемениться раз и навсегда, перейдя из рук последнего наследника
старой династии к новому королю, лишенному таких опасных свойств,
как мечтательность и любвеобильность. Достойных в Далии было
полно, но лучшим из лучших считался Леф Желтобородый, родившийся
среди ледников дальней гористой провинции. Именно вокруг него
решили объединиться недовольные, чтобы раз и навсегда покончить с
жеманным и поэтическим двором принца Эрика, проводящим свое время в
легкомысленных увеселениях. Ночи над столицей в ту пору были
светлы, как день - из-за фейерверков и прочих огненных забав,
грозящих истощить казну.
Особенно принц любил морские прогулки, и старые северные боги
как-то явили свою волю, наслав на королевский корабль шторм, во
время которого Эрик едва не погиб. Однако затем его нашли на берегу
залива, живого и здорового. Переменчивые боги отчего-то
позволили некому чуду уберечь принца от холодных волн Северного
моря, и, следовательно, полагаться на одну лишь их милость не
стоило.
Но высшие силы продолжали благоволить юному наследнику.
-Спасся! Кто-то тайно увел его из дворца! – кричали в досаде
заговорщики, безо всякой надежды обыскивая спальню принца,
обставленную с большой роскошью.
-Ну что ж, - рассудительно отвечали им те, чьи головы не были
разгорячены сверх меры. – Сбежавший принц – не принц более, а всего
лишь трус. Добрые далийцы нипочем не захотят, чтобы ими правил
настолько малодушный король, и не допустят его помазания.
Надо сказать, к тому времени и сам Леф, и многие из его близких
соратников уже утомились от резни и кровопролития, оттого желали,
чтобы на этом в ночном переполохе была поставлена точка. Знаком
предводитель показал, что уходит, не видя ничего славного в том,
чтобы разносить в пух и прах спальню принца-беглеца. Да и то
рассудить: Леф получил все, что желал, и мог теперь отереть
кровь со своего меча.
Кое-кто последовал за ним сразу, на ходу выкрикивая поздравления
и распевая песни, которые принято петь у костров после славной
битвы. Но те из заговорщиков, кто не мог рассчитывать на особую
выгоду от переворота в силу своей малой родовитости, остались,
чтобы прихватить хоть что-то из королевских ценностей.
Был среди них и Ленне Кривой, молодой еще человек, заметно
прихрамывавший из-за старой глубокой раны, изуродовавшей его правую
ногу. Он не отличался особой жадностью, вел себя тихо, и,
поговаривали, что на стороне Лефа-заговорщика Ленне выступил
лишь потому, что когда-то поклялся в верности роду Желтых Бород.
Боев на долю Ленне, несмотря на его сравнительно молодые годы,
выпало немало, и последние пару лет он отошел от шумных дел,
арендуя дом на окраине столицы у некой пожилой вдовы, звавшейся
Рутко. Когда бывшие приятели упрекали быт Ленне в бесславной
скромности и тишине, он ссылался на слабость здоровья,
пошатнувшегося из-за увечий и, усмехаясь, говорил, будто ни на что
более не годен.
