Принцесса на горошине. Свод.
=-=-==
* * *
Осень на исходе, зима на пороге. Сумрачно. Сыро. Ветер пронизывает до костей. Дожди то сеют водяной пылью, въедливой моросью, то хлобыщут проливной стеной. Одежда вымокла и от холода не защищает. И хочется, до отчаяния хочется в тепло. И накатывает ощущение безнадёги. Куда она идёт? Зачем?
– Я не имею права сдохнуть в канаве. Я не имею права сдохнуть в канаве. Я не имею права сдохнуть…
В небольшой дом на краю деревни она постучаться не решилась – там уже и свет не горел – все спали. Дворовые псины подняли лай. Хозяин вышел, оглядел двор и, никого не заметив, прикрикнул на пустобрёхов.
Что ж, раз выхода нет… – Николетт стиснула кулаки, сосредоточилась, задержала на миг дыхание… Тощая, насквозь мокрая кошка взлетела на чердак и прижалась всем иззябшим тельцем к каминной трубе. Задремала. А утром появилась на кухне.
Хозяйка, колдовавшая у плиты, отвлеклась от горшков и плошек: – Глянь, кошка. Да какая тощая! Ты как здесь оказалась?
Вошёл хозяин – А, так вот на кого собаки лаяли. Видно, когда я дверь открыл, эта проныра юркнула в дом. А грязна-то! Надо бы прогнать, а-то занесёт в дом заразу.
– Мыши больно обнаглели. Может, оставим?
– Будем теперь каждую блохастую швабру в дом тащить?
– Попробую её отмыть. Если царапаться не будет, ну и если никакой дряни вроде лишая нет…
– Жалельщица ты у меня. Накормить бы её сначала.
Хозяйка уже наливала в блюдечко молоко: – Кис-кис, как там тебя, иди сюда, не бойся.
Через час сытая, вымытая полосатая кошечка вылизывала перед очагом шерстку.
– Вот и умница, терпела, не орала, не вырывалась из рук. Поймаешь пару мышек, получишь в награду мисочку сметаны.
Выхода у Николетт не было – или переждать эту пакостную погоду в кошачьей шкуре, зато под тёплой крышей, или… О том, что «или» лучше не задумываться.
Мышей она, правда, ловить не стала, те сами затаились.
Только недолго она гостила под приютившим её кровом – едва лег на землю настоящий зимний снег, кошка ушла.
* * *
Лет, скажем, двадцать тому назад, может чуть больше, может чуть меньше, в славном городе Штрамболе, столице великого королевства Остнальерского, праздновали рождение королевской дочери, которая только сегодня при крещении обрела имя. Отныне этот крохотный комочек, сладко посапывающий среди дорогих кружев в ивовой – как положено по обычаю – колыбели, прозывался Николетт. Их высочеством Николетт.
Гвардейцы кричали «Ура!», Толпа, перекрикивая их, орала: – «Слава королеве! Слава Женевьеве Луренской!», пушки стреляли, воздушные шары улетали в небо, из городских фонтанов лилось дешёвое вино, а король в тронном зале принимал поздравления. К сожалению, один, потому что королева, вымотанная тяжелыми родами, всё ещё не в силах была подняться с постели.
Перед троном проходили вельможи и военачальники, главы городов, представители купеческих домов и цеховых гильдий, послы дружественных и не слишком дружественных государств. Слуги торжественно проносили перед высокородными зрителями драгоценные подарки и складывали их на длинные столы. Гора подарков росла, поток поздравителей всё не убывал, но все ждали главных гостей праздника. Все ждали фей.
И вот феи явились. Возникли рядом с колыбелью. Две могущественные волшебницы. Прекрасные. Вечно юные. В струящихся, словно сон, платьях, в платьях, сотворённых из мягкого лунного света. Это были почётные гостьи, самые почётные в этом зале. Не золото и не каменья принесли они в дар новорожденной, но своё благословение.
Первая фея, извинившись за то, что подарок кажется скромным, но уверяя, что в жизни он пригодится, одарила кроху способностью быстро читать любую книгу и любую рукопись, понимать её, каким бы заумным слогом ни была она написана, и крепко-накрепко запоминать.
