Приземления

(«Умный пёсик»)

– …Всю ночь шёл дождь… О, о, о, о…

Бабушка отошла от окна.

– Но…* (*да- челд.) – подтвердила её кума-соседка, сидящая на лавке и как раз у окна. – Такой был дождишша – ево бы весной…

– …Вот маленько подсохнет, тогда и пойдёшь.

Это бабушка – ко мне, на мою просьбу отпустить погулять.

– Но… – Подтведила кума-соседка. – А тебе сколько лет? Три? Дык, а ты знашь како стихотворенье?

Я взбираюсь на табуретку. На макушке у меня бантик, обхвативший пучок коротеньких волос, – похожe на перья лука, растущие из луковицы-головы. (Это я знаю по фотографиям тех лет.) Начинаю декламировать, громко, с выражением:

– Ну- ка, песик, чёрный носик, станем, брат, учиться!

Сядь прямее, будь умнее! На бок не валиться!

– Что ты, Петя? Hет охоты: я ещё щеночек.

Нагуляться, наваляться мне позволь, дружочек!

(На этом мои познания в поэзии кончаются. Что извинительно для возраста «три». )

– Ишь чо… «дружочек», – передразнивает появившаяся на пороге из горницы бабушкина младшая дочка, румяная девчонка-подросток, мне тётя. Она меня ревнует к бабушке и не любит. Её нелюбовь меня мало заботит, мне просто нравятся эти строки; нравится представлять себя пёсиком – таким толстеньким, черноносеньким, лопоухим… Я ещё не знаю, что у этих строк есть продолжение – предостережение мудрого Пети:

– Ай, мордашка, ты дурашка, много понимаешь:

Чем позднее, тем дурнее, после сам узнаешь.

Желанная пора счастливого неведения!

Тьма, притомившись, прилегла.

Я захлебнулась, я устала.

В подземном царстве тихо стало.

Явилась, сбросив покрывало,

Заря – свободна и светла.

(И. Баданова)

Нью-Йорк, 15 июля 1989 г.

Самолёт на Рим улетал по расписанию в 8:10 вечера. Я приехала на аэровокзал в начале девятого. Франческо нигде не было. Чёрная-пречёрная работница ворот номер двадцать девять тупо твердила:

«Туда (то-есть дальше) нельзя не-пассажирам…»

Помаячив в прихожей кампании TWA, я собралась уходить, как вдруг увидала его входящим. Оказывается, время отлёта поменяли на 10:00, он это узнал, позвонил мне предупредить, но я уже вышла из дома…

На прощанье в буфете пили горькое пиво. Вокруг звучала итальянская речь – будто всё здание TWA тронулось в сторону Рима.

Неумело закурив, а потом так и забыв сигарету в пепельнице, он говорит мне:

– Скажи только – и я останусь.

В ответ, представив, как трудно, как хлопотно было бы ему вернуть уже сданный багаж; какие эпитеты могут прислать мне из Италии его родители; а также не смея признаться в своём крайне бедственном материальном положении; подумав, рисую карточную реку, две тощие фигурки на берегу: он и я. Обозначив течение стрелкой, приказываю одной из фигурок:

– Франческо, плыви по течению.

В руках у меня подаренная им на память дорогая авторучка «Феррари». Когда он идёт к трапу своего самолёта, я прижимаю к груди авторучку и говорю вслед срывающимся голосом одно слово:

– Франческо…

* * *

Нью-Йорк, 21 июля 1989 г. Франческо улетел пятнадцатого. Ждала его телефонного звонка целых пять дней.

Двадцатого, то есть вчера, написала письмо на адрес Туринской галереи его матери. Пока шла с письмом к почтовому ящику, опускать передумала. Вернулась домой, в подробностях вспомнила написанное – ничего страшного. Вышла снова из дома, опустила. Что сделано, то сделано. Заснула спокойно, зная, что он где-то есть и всё понимает. И он не скажет ничего вроде: «Ты что, видно, пьяная писала?», – как отреагировал однажды на шутливое новогоднее поздравление один неумывающийся американец Тим. Франческо никогда не позволит такого – вот что важно в нём.