Чета Линтон - мои родители -
положили жизнь на алтарь моего воспитания. В свои семнадцать лет я
музицирую ничуть не хуже великовозрастных светских дам, которых я
имела счастье наблюдать несколько раз в месяц - по мере того, как
папеньку приглашали на разнообразнейшие приемы и балы. Мой
благородный родитель, будучи верным себе, никогда не упускал
возможность показать свою единственную дочь во всей красе - на
танцевальных вечерах редкостная девица могла похвалиться нарядом,
более красивым чем тот, в котором красовалась я.
Да, я чувствовала себя особенной. Я
была особенной. С самого детства все - родители,
немногочисленные подруги, соседи, и даже ужасная бабушка Ребекка -
твердили: "Дженни, ты - красавица", и разумом я понимала,
что не такая как все - хотя в зеркале видела лишь белокурую,
тонконогую, белолицую девчонку, не блистающую ни особыми
умственными способностями, ни живостью глаз, делающую юных дев
необыкновенно прелестными.
Мне оставалось верить на слово -
всем им, кружившим меня в быстрых танцах, отвешивающим изысканные
комплименты, но раз за разом исчезавшим в ночи. До своего нынешнего
возраста я не получила ни одного предложения руки, что стало
серьезным поводом для размышлений - кому нужна одна лишь пустая
красота? Чего стоит милое личико, если его прелесть не оттеняется
умом? И хотя маменька твердила, что красавицы востребованы
повсеместно, я все больше унывала, встречая резкий родительский
отпор на мои просьбы посодействовать в повышении уровня моего
развития в научном направлении.
- Право слово, Дженни, не выдумывай,
- отговаривался папенька. - Богиня наградила тебя великим даром -
ты прелестница, коих не видел мир. Кому нужны клушеватые кумушки,
только и умеющие, что рассуждать о науке? Это скучно и мужчинам не
интересно.
В данный момент сожаление о
случившемся и превратность, коснувшаяся моей судьбы, терзала душу и
жгла кровь. Кому я осталась нужна со своей ангельской красотой?
Будь я умнее, то без труда придумала бы выход из сложившейся
ситуации. А пока мне приходилось лишь направлять затуманенный взор
в окно, и безуспешно пытаться найти верное решение. Меленькие
капельки дождя смазывали мое отражение, и я едва угадывала черты
своего лица - полные губы, тёмно-голубые глаза и светлые, небрежно
перехваченные лентой, волосы.
Когда за спиной послышался скрип
ветхих, старых половиц, я немедленно потушила свечу и тенью
скользнула на приготовленную заранее постель. Отсыревшая перина не
дарила ни малейшего ощущения тепла или уюта, но я неподвижно
замерла, вслушиваясь в звуки за дверью. Войдет или...?
После нескольких мучительных секунд,
на протяжении которых новопришедший безуспешно пытался отпереть
дверь, я услышала визгливый старушечий голос: "Джейн, дрянь
несносная, кто тебе разрешал запираться изнутри"?
Мне пришлось выбираться из-под
простыней и шлёпать по холодному полу, на ходу притворяясь только
что проснувшейся. Засов поддавался, но неохотно и со скрипом, что
дало бабушке Ребекке лишний повод для сравнения меня с различными
непотребствами. Поверить не могу, что она моя кровная
родственница.
- Вы что-то хотели, бабушка? -
смиренно произнесла я, боязливо поглядывая на сердитую женщину,
яростно размахивающую полуметровой зажженной свечей.
- Хотела. - Она смерила меня
презрительным взглядом. – Ты не можешь не понимать, что ты для меня
– тяжелая ноша, которую мне, уже довольно немолодой, сложно нести.
Я не могу дать тебе ничего, и – не буду скрывать – не хочу. Мне и
самой мало того, что я имею.
Я уже настолько привыкла к
бабушкиным грубым высказываниям и даже к откровенным оскорблениям,
что никаких обидных слов для неё не нашла – разве это изменит
случившееся? Разве оно меня спасёт?
