Даника знала: ей не позволят дожить до утра.
Ей и раньше-то никто не стремился помогать, но в группах беженцев это как раз норма. Они идут через пустоши, через охотничью территорию тварей, через ловушки, которые готовят чужие – а потом и свои. Родные друг другу люди держатся вместе. Одиночки вроде Даники выживают как придется.
Иногда, впрочем, беженцы объединяются – ради охоты или вылазок за трофеями. Путь к Черному Городу неблизкий, и порой приходится не только выживать, но и платить. Тогда группа рискует, меняет добычу на собственную кровь или даже жизнь, потом делит трофеи между собой – и двигается дальше, оставляя остывающие тела тех, у кого не получилось, у обочины.
Но Данику на такие вылазки никогда не приглашали. Не потому что жалели, жалости у людей, измучанных пустошами, осталось совсем мало. И не потому, что она была бесполезна – в свои четырнадцать она научилась быть сильной, иначе не протянула бы так долго. Просто Даника была из ублюдков, никто не подпустил бы ее близко, даже если больше помочь было некому.
И она справлялась сама, как умела. Об охоте можно было и не мечтать, никто не охотится в одиночку, но у Даники были свои методы выживания. Порой она мародерствовала: подбиралась к останкам групп, не преодолевших тяготы пути, искала то, что не сумели найти другие. Иногда натыкалась на тела монстров, убитых монстрами посильнее, и смотрела, не получится ли добыть что-то, от чего она не загнется в течение суток. Но главным ее спасением были знания, полученные от бабушки. Данику еще в детстве обучили находить съедобные плоды, выискивать мед в лесах, отличать полезные грибы от ядовитых. Порой она ошибалась, мучалась, болела, но все равно ползла за караваном, потому что одной на дороге не выжить.
Ну а остальные просто позволяли ей это. Презирали, держались от нее подальше, но не гнали, потому что даже в них осталось что-то человеческое. Они пока не забыли, что где-то внутри этого искаженного пустошами тела обитает четырнадцатилетняя девочка, оставшаяся в полном одиночестве. Они игнорировали ее – и считали это показателем собственной добродетели. Но каждый из них втайне надеялся, что она как-нибудь сама умрет в пути и перестанет пугать их своим уродством.
Теперь все изменилось. Недавний налет падальщиков караван отбил – но заплатил за это очень высокую цену. Даника уже знала, что они потеряли больше двадцати человек, в основном здоровых мужчин, одного проводника, а главное, телегу с припасами – та рухнула в черную расщелину в земле, в нору какой-то твари, к которой даже падальщики бы не сунулись, а люди – и подавно.
Еды осталось совсем мало, а Черный Город по-прежнему был далеко, так далеко… Уже зазвучали разговоры о том, что весь оставшийся провиант нужно собрать и поделить «честно». Даника прекрасно знала, что ей в этом «честном» разделе придется отдать все и ничего не получить обратно.
У нее-то как раз припасы были – причем по вине других беженцев. Ей не позволяли хранить свои вещи в общих телегах, считали, что даже предметы, которых она касалась, могут оказаться заразными. Поэтому Даника никогда не шагала налегке, все свое скромное имущество она несла в рюкзаке и все сохранила, когда пряталась от падальщиков под руинами старого дома.
Небольшой мешочек вяленого мяса. Сухари, которые она нашла в фургоне сожранной прокаженными группы. Сушеные грибы и ягоды, собранные в лесу еще пару недель назад. Это много по нынешним меркам, очень много… Даника на таком запасе неделю бы протянула. Но если действительно начнется голосование, другие беженцы решат, что ей не нужно тянуть неделю. Или даже день. Или вообще. Люди нужны миру больше, чем ублюдки.