Он был в лесу. Обычном лесу средней полосы, где обитает вполне
привычная живность и встретить кого-то опаснее ужа проблематично.
Вдыхая свежий воздух с запахом хвои и мха, он двинулся дальше,
прочь с опушки, в глубь лесного массива. Он чувствовал единение с
лесом: его не хотелось покидать, не хотелось оставлять это огромное
живое дышащее существо.
Вот тут, казалось, именно за этим деревом, он делал первые шаги.
Чуть дальше школа, а после — военная академия. Пройдя дальше
тропами памяти леса, можно было встретить все памятные моменты
собственной жизни. Вот первые свидания, тут — уходы в самоволку и
шуточный трибунал в кабинете ректора. Первая военная часть, первая
любовь, первая серьезная покупка. Лес — олицетворение всей его
жизни, сжатый в тугую спираль маленькой опушки, — сейчас
раскручивался с умопомрачительной скоростью, вскрывая все новые и
новые подробности и детали жизни, которые хранились на задворках
памяти.
Он коснулся рукой одного из старых сосновых стволов. Это его
боевой товарищ. Следующий — старый пес… Идя от дерева к дереву, он
улыбался и, соприкасаясь со своим прошлым, чаще радовался встрече,
чем хмурился. Не было тяжести тревог, не было уже привычного
гнетущего состояния неизбежно наступающей беды. Только покой.
Чем дальше от опушки продвигался он в чащу леса, тем сильнее
накатывали воспоминания. Вот старая корявая сосна, уходящая в небо
выше других, казалось, презирая все законы физики, грозно
возвышалась над прочими деревьями.
Сухой, мертвый ствол.
— Привет, отец. Давно не виделись.
Дерево ему не ответило. Он коснулся лбом гладкой древесины, с
которой уже давно отвалилась кора. Замерев в такой позе на
некоторое время, он погрузился в воспоминания о своем старике.
Разбитые трудом руки, сухая фигура, всегда прямая, но усталая
осанка и характер под стать внешности — жесткий и сухой. И яркий,
светящийся умом, но от этого еще более тяжелый взгляд. Странный
человек с заурядной судьбой, как и многие до него. Как и многие
после.
Он почувствовал резь в глазах и вытер рукавом вырвавшуюся слезу.
Но это были не эмоции, не тоска по прошлому.
Это горел лес.
Пожар будто поглощал его воспоминания — то, что составляло его
личность. Огонь был уже повсюду, взяв его в плотное кольцо, отрезал
все пути к отступлению. Жар стал обжигать кожу и легкие, было нечем
дышать. Он слышал крик леса сквозь свой собственный, крик живого
существа.
— Пульс? — голос шел из ниоткуда.
— Сто двадцать.
— А что с давлением?
— Сто сорок на сто.
— Хорошо. Приготовить стерильный инструмент, только сердце не
остановите. И кто-нибудь приведите его уже в сознание. И так
слишком много материала запороли.
— Давление в норме.
Он не понимал, откуда идут голоса. Казалось, источник звука
находится прямо за его спиной, но, оглянувшись, он увидел только
горящий лес.
— Объект 84 пришел в себя.
«Объект?» — вопросы множились, ответов не было.
— Продолжаем, — сказал главный.
Он открыл глаза. Больничный кафель, несколько пар ног в бахилах
в зоне видимости и полная неспособность двигаться.
И тут к нему вернулись чувства.
Боль. Он чувствовал ее каждой клеткой своего тела, каждым
нервом. Боль сводила с ума, но все, что он мог, это двигать
глазами. Даже моргнуть не получалось. Вот что было тем пожаром —
боль.
«Пожалуйста, дайте мне умереть! Дайте умереть! Дайте умереть!» —
только эта мысль сейчас билась в голове Объекта 84. «Умереть!
Пожалуйста! Дайте умереть! Не надо, хватит!»
Нет боли сильнее душевной, говорили люди, но то, что сейчас
испытывал он, было не просто болью. Это была ее высшая степень, ее
квинтэссенция, ее абсолют. Боль стала им, а он стал ею — ничтожным
куском мяса на столе, который молил о смерти. Но, судя разговорам,
обрывки которых долетали до его агонизирующего сознания, убийство в
планы его палачей не входило. Жаль.
